Наталья Евгеньевна Горбаневская - Полное собрание стихотворений (1956–1994)

И забытье осколков фонаря на каменных ступеньках,

и забытье щербинок на каменных ступеньках

и пылинок, оседающих на выбитый фонарь.

К малиновой заутрене никто не прозвонит,

звонарь ужасно занят,

он не спит,

не убит,

он в глаза мои глядит,

и не смеет шевельнуться,

и не смеет отвернуться…

Малиновый, немолитвенный качается рассвет,

начинается рассвет,

кончается рассвет

за каменным пустым окошком.

Прости меня.

Прости мой взгляд с уклоном.

Прости, что всё на месте в государстве колокольном.

1960

* * *

крутится. Каждое дерево –

веретено. С волос

тянутся паутинки.

Каждое дерево – лес.

Каждое дерево – дом.

Под каждым деревом нам

дом, и стол, и постель.

Белые паутинки

путаются в волосах.

Тонкие паутинки

тянутся и цепляются

в тонких и ломких веточках,

опутывают хвоинки.

Доброе утро. Постой,

выпутай паутинки,

смахни полусонной рукой

сухие со щек травинки,

сухие слезинки со щек,

некуда нам спешить,

еще не последний раз,

еще не в последний раз

сухой и ветреный лес,

сухие слезы у глаз.

1960

* * *

и ранним-ранним утром

уходят те, кому пора

в далекую дорогу.

Колокола подвязаны,

и купола подрезаны,

и возле пристани во льду

черные лодки.

1961

стрелок из лука

* * *

на синие стекла во льду,

на потолок и на коврик,

покудова я не войду.

Покудова комната комом

не стала у горла. Пока

она еще кажется домом

от пола до потолка.

Мой милый, скажу я, милый,

и так поведу рукой,

как черный черкес немирный

врывается в русский покой.

Как черным вертящимся дымом

развертывается пожар

и первый язык над домом

взлетает и пляшет дрожа.

Я дрогну от этих жгучих,

от выжженных нежностью рук,

от еле заметных излучин

в значеньи всего вокруг,

от перезабытых значений

сбивчивых, тихих речей…

Но комната комом. Зачем мне

тот голос негромкий. Зачем?

Мой жребий неумолимый,

бери меня, приучай.

Мой милый, скажу я, милый.

Мой милый, скажу я, прощай.

1961

концерт для оркестра

Как будто ржавую кастрюлю починил,

как будто выстукал на ней: тирим-тарам,

как будто горы заходили по горам,

как будто реки закрутились колесом,

как будто руки удлинились камышом,

и камышиночка: тири-тири-ли-ли,

и острыми носами корабли

царапают по белым пристаням,

царапают: царап-царам-тарам…

И позапрошлогодний музыкант,

тарифной сеткой уважаемый талант,

сидит и морщится: Тири-тири-терпи,

                но сколько ржавую кастрюлю ни скреби,

                получится одно: тара-тара,

                одна мура, не настоящая игра.

Послушай, Барток, что ж ты сочинил!

Как будто вылил им за шиворот чернил,

как будто будто рам-барам-бамбам

их ржавою кастрюлей по зубам.

Еще играет приневоленный оркестр,

а публика повскакивала с мест

и в раздевалку, в раздевалку, в раздевал,