Анастасия Юрьевна Скорикова - Легко течёт небесная река

Анастасия Скорикова ЛЕГКО ТЕЧЁТ НЕБЕСНАЯ РЕКА

* * *

Останешься зимой на даче, точно в трюме,

опустишься на дно. Очнёшься занесён,

заснежен, отделён от жизни, полоумен,

подышишь на стекло оконное сквозь сон —

там мир уже другой. Стоит Бестужев-Рюмин,

забыв, что он казнён.

Марлинский у куста, как мраморный, искрится.

Впустить бы. Изо льда как будто стали лица —

собратья декабря и вечной мерзлоты.

Об идеалах тех, о силе оппозиций

подумать, перенять бы опыт, закалиться.

Но не романтик ты.

* * *

Я не любила бабушку по отцу —

тихоню, похожую на овцу,

она и косички мне не умела толком

с утра заплести,

стоило в школу прийти —

лента съезжала, соскакивала заколка.

Мать не дружила с ней, и отец ругал

за стряпню неумелую, за развал.

Помню купленный с нею крестик,

тайный обряд с батюшкой на дому,

прощенье дарованное потому.

«Настенька, выход есть ли?» —

спрашивала, надевая шарф,

выйти пыталась, дверь открывая в шкаф,

свихиваясь постепенно.

Нынче смиренно образ её храню,

россыпь веснушек, медлительности броню,

это во мне нетленно.

* * *

Легко течёт небесная река.

Приданое Офелии бесплодной

плывёт, изображая облака,

на высоте глубоководной.

Прозрачные раскинув рукава,

плывёт ночная тонкая рубашка.

И кажется, что девушка права,

божественно сойдя с ума, бедняжка.

А за рубашкой пенясь, пузырясь —

нетронутое свадебное платье,

определяя будущую связь

и вечные незримые объятья.

О, не смотреть бы вверх, закрыть глаза,

когда венок, на облако похожий,

проточные пропустят небеса,

пока есть что-то, что любви дороже.

* * *

В неудобном советском кресле,

вырастающем на глазах,

со спинкой такой высокой, что

не удивительно, исчезли б если

её очертания в облаках,

превращая комнату в фантом,

отец сидит, закинув ногу на ногу, ловко

газетой «Правда» закрываясь от дураков,

прокручивая в голове

конструкцию самонаведения ракетной головки.

Он не слышит моих шагов.

А я иду к нему по сухой траве —

девочка, постаревшая так внезапно,

несу дневник первоклашки, храня

очередную тайну и список потерь.

«Я не оправдала твоих надежд, папа, —

говорю, — ты прости меня,

ты прости меня хоть теперь».

* * *

Колонны-сосны держат лёгкий потолок,

лес дышит глубоко, вбирая жадно солнце.

К проплешинам песчаным белый мох

сухими иглами приколот где придётся.

Вся в блёстках слюдяных летает стрекоза.

Ей этот танец в прошлой жизни показали.

Когда-то, точно так, в просторной бальной зале —

прелестница, шалунья, егоза —

кружилась девочка с огромными глазами.

* * *

Бабка Наталья трудится: ей не лень

кофту заштопать, супчик сварганить. К свету,

к лету повёрнут, вновь прибывая, день.

Солнечный зайчик прыгает по паркету.

Бегать устав, отстав от хозяйки, тень

в тёмном углу просматривает газету.

Держится сердце за милосердный быт.

И разбухает, как дрожжевое тесто,

воздух на кухне, пряным теплом омыт.

Да и не ради цели, скорей — процесса,

сладкий пирог печётся и суп кипит.

Смерть отступает, не находя здесь места.

* * *

Когда так сидишь отрешённо, я не пытаюсь лезть:

вижу, что не со мной ты сейчас, не здесь —

там, где, проснувшись с утра на веранде, витраж горячий

лбом ощутив, не отыщет никак под кроватью кед,

второй натянув, к реке улизнуть норовящий шкет.

Хотя после смерти родителей продали дачу.

«Чай остывает, — я говорю, — доедай мармелад, нугу».

Скажешь: «Ау». Ветер доносит с лугов заливных «угу».

Это настоящее заканчивается, как мармелад,

а прошлое тянется бесконечно. Выходишь в сад,

удивляясь, что всё на месте осталось вроде.

На подгнившем опадыше сливы, словно не умирал,

красно-чёрный --">