Константин Дмитриевич Бальмонт - Семь поэм

Константин Дмитриевич Бальмонт Семь поэм

Оконце

Я смотрю на волю снова

Из оконца слюдяного.

Непрозрачная среда,

Все же небо сверху звездно,

Светит ночью многогроздно,

И Вечерняя Звезда

Мне является богатой,

Увеличенно косматой,

Словно все кругом вода,

Я, водою тесно сжатый,

Вверх смотрю со дна пруда.

Нет, конечно, я не рыба,

Неуютно жить в пруду,

Но, пока весь мир в бреду,

Здесь я с грезой речь веду.

Снег и лед. За глыбой глыба.

От излома, от изгиба,

В сердце ждущее мое

Светом входит острие.

Пляска ломких алых граней

Держит мысль в цветном тумане.

Греза – жизнь. Вступи в нее.

Радость – быть в своих основах,

Каплей в бешенстве зыбей.

В далях дней доледниковых,

Позабытых, вечно новых,

Смену красок, все скорей,

Видеть в зорях янтарей.

В том свершающемся чуде,

Где лишь после будут люди,

Я смотрю на бег слонов

Я любуюсь с мастодонтом

Беспреградным горизонтом,

В реве близких облаков.

В довременной я Сибири,

Где и ветер в белой шири

У стает порой летать.

Упадет и над беспутным,

Взрывным, вспевным, поминутным,

Чуть смущая тишь и гладь,

Буря спит, ворчунья-мать.

Ветер с ветром. Вон их стая,

У червонного Алтая,

Зацепились за скалу,

И в пещерах тешат мглу,

Снег растаял. Орхидеи

Раскрывают емкость чаш,

Воздух пьют. И мыслят змеи:

– полночь наша. Полдень наш.

Мамонт шествует мохнатый,

Пышношерстный носорог.

И громовые раскаты,

На скрещеньи их дорог,

В бубен бьют и трубят в рог.

Месяц с солнцем заглянули

В глубь разверстую горы.

Камень к небу вспрянул в гуле.

Час вулкана. Час игры.

Час, что любят все миры.

Золотая крепнет жила.

Солнцезернь. Цветет. Пора.

И луна посторожила,

Чтоб содружно шла игра

Бледных блесток серебра.

Хоть травинки запредельной

В глубь укрылась, в изумруд.

И среди скалистых груд

Огнецвет, как звон свирельный,

Брызнул сказкой там и тут:

Жуть измены влил в опалы,

Тени всех минут – в агат,

И поджег желанья алый

Влил в рубин, вшепнул в гранат,

В страсть вошел, нельзя назад.

Кто полюбит, тот безбрежен,

Он ведом лучом звезды,

Хоть сидит он, тих и нежен,

У оконца из слюды.

Зеркало

1.

Ясные люди в свой ранний ликующий час

В мир устремляли захват дальномечущих глаз.

Зеркалом им, чтоб смотреться, была лишь вода,

Битвы, охота, погоня, любовь и беда.

В верном ударе себя узнавали в другом.

Песню пропели начальную – вслушавшись в гром.

Перья сороки втыкали в полетность волос.

Знали ударность зачатых и грянувших гроз.

Знали, что в сердце есть кровь и звериный размах.

В барсовой шкуре замкнули и смелость, и страх.

Долгий предполдень стал полднем, а полдень узлом.

Молнии были. И день наклонился в излом.

Синие сумерки свеяли тайну тоски.

Ставшие близкими стали глядеться в зрачки.

Ранние люди узнали и вечер, и ночь.

Новый был день, хоть такой, не такой же точь в точь.

Каждый, узнав, что от каждого ткется двойник,

Быть захотел в отрешенном, впивая свой лик.

Зыбкие воды неверны, дрожит бирюза.

Тверже металл, чтоб глазами впиваться в глаза.

Гладкая бронза – оконце мгновенных теней.

Двойственность – бездна, и сердце купается в ней.

Дрогнули дали, в объеме уменьшился мир.

Зеркало мучит. Двойник – или первый – вампир?

Хочется разуму четкой упиться игрой.

Призрак металла явил чаровнический слой.

Вот серебро от Луны, вот текучая ртуть.

Ясный хрусталь одевается в глуби и жуть.

Вечно-ли в мир истекать, растекаться в степи?

Строит пчела. Человек, свой полет закрепи.

Комната с комнатой в комнате, комнаты вряд.

Балки распятые. Длинные свечи горят.

Стены, подвалы, и стены, и двери, и дом.

Зимние ночи, и сказкою кажется гром.

Долгие, тесные, темные ночи и дни.

Кажется сердцу, так было всегда, искони.

Только душе колдовская возможность одна –

Жуткий колодец, в котором живет глубина.

Льдяный ответный затон с отраженьями свеч,

Зеркало к сердцу стремит безглагольную речь.

В полночь покажет Луну и калитку, и сад.

Радость свиданья. Иди, без оглядки, назад.

Видишь, как кто-то склонился к тебе чрез плечо.

Слышишь, как кто-то целует тебя горячо.