Константин Аристархович Большаков - Солнце на излете

Константин Аристархович Большаков Солнце на излете

Солнце на излете

Вторая книга стихов

1913–1916

«Бирюзового моря залив там…»

Бирюзового моря залив там,

Клонятся к влаге вечерней пальмы,

И гудящим сурово лифтам

Уносили глухую печаль мы.

Мы скользнули с площадки, –

Как быстро

Замелькают в глазах этажи!

О, последнее,

Новые выстрой!

О, последнее, про них расскажи!

Ведь их двадцать прошло,

И не будет

Таких же, как были,

А здесь…

Будто в майском счастливом изумруде

Утонул и расплакался весь,

Но не я, а последний вечер,

Где вечерняя влага, как сон,

Будто хрупкие спрятались плечи

В громаде амвонных колонн,

Будто звон

Со слепой колокольни

Падает в зелень зорких трав

Порочные взоры невольней

Тянутся к кубку отрав.

Ах, всем в мире оптикам

Сделать таких же нельзя,

Потому, что каждый паноптикум

Такие глаза для выставки взял…

И, как волны морей

Неотступные приступы армий,

Как весенний восторг в каждом новом году –

Эти дни, как запах Violette de Parme

И… когда же уйду?

Ведь построены все

Прямые, как линии

Домов в столицах,

Серенькие, как мышь,

И небо простое и. синее

Легло на ладони крыш,

А вечер придет и повиснет нелепо,

Запутавшись в рощах дымящих труб,

И будет тянуться к городу небо

Кровавым мякишем губ;

Заплещутся стекла на окнах из золота,

И улицам втиснут упругий шум,

А небо и тучи расколоты,

Как мозг, безумьем пылающих дум…

И все, что росли и крепли,

Днем напрягая безволье сил,

Нервы,

Которые были и не были,

Разлились,

В тревоге медленный Нил,

И тот благоговейный,

Что в храме ник,

И те, что нежны, как рисунок на ситце,

Как будто века простоявший памятник

Чугунные хочет раскрыть ресницы,

О, за годом пронесшийся год,

Когда больше ничто уж не снится,

Как гроза, исчертившая зеркало вод,

Как полет

Убегающей птицы.

Над землею и небом, как сжавшихся рук,

Сквозь ладони закат

Раскаленною пылью промечет…

Это солнце на излете, свершив полукруг

Огибает последний вечер…

Ведь их двадцать, их двадцать…

А дальше?

Уносимы ласкающим лифтом…

О, поймите, что вечер последний – печаль,

Ведь печаль же!

А вечерняя влага, а пальмы, а залив там?

Пгр. Март 1916 г.

Молитвы любимым

Quand vous serez bien vielle……

Direz chantant mes vers, en vous esmerveillant:

«Ronsard me celebrait du temps, que j’etais belle».

(P. de Ronsard).

Молитва любимой

Ах, не скрыть густым и грустным ресницам

Глаз, смотрящих только на одну.

Вы по жизни моей, как по книги страницам,

С тихим шелестом тихо прошли в тишину,

Вы прошли в тишину, серебристое имя.

Как неслышная поступь шагов

Богомольно несется губами моими

На алмазы кующихся строф.

Как влюбленному мальчику дороги вещи,

До которых коснулись любимой рукой,

А тоска с каждым днем неотступней и резче,

Каждый день неотступней с своею тоской.

Никогда не сказать серебристое имя,

Никогда не назвать Вас, одну,

Как по книги страницам. Вы днями моими

В неизбежную тихо прошли тишину.

Июль 1915 г.

Еще молитва

Н. Г. Валленбургер.

Это сердце, зажженное Вами, сгорит Вам,

Как любимому, милому Богу, свеча,

То спускается ангел к альковным молитвам

И в тяжелых драпри его вздохи молчат.

Что сегодня? Рассвет после раненой ночи,

Раскаленный, распятый, измученный день?

Или ночь после дня исступленно хохочет

И кивает бесстыдно на каждую тень?

Как на прах эшафота бессильно повержен

В этой сладостной дрожи недвижим, как труп.

Чьей рукой высоко вознесен и задержан

Этот миг, эта пытка измученных губ?

И когда только шепот в тени изголовий,

Как израненый вздох, долетит.

Это сердце, зажженное мукам и крови,

Тихим пламенем Вам догорит.

Июль 1915 г.

И еще

В час, когда гаснет закат и к вечеру,

Будто с мольбой протянуты руки дерев,

Для меня расплескаться уж нечему

В этом ручье нерасслышанных слов.

Но ведь это же ты, чей взор ослепительно нужен

Чтоб мой голос над жизнью был поднят,

Чья печаль, ожерелье из слезных жемчужин

На чужом и далеком сегодня.

И чьи губы не --">