Джордж Гордон Байрон - Остров, или Христиан и его товарищи

Джордж Гордон Байрон Остров, или Христиан^[1] и его товарищи

Нижеследующий рассказ основан отчасти на «Повествовании о мятеже и захвате корабля „Баунти“ в южных морях в 1789 году» лейтенанта Блэя, отчасти на «Сообщениях Маринера об островах Тонга».

Генуя, 1823

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

I

Сменилась стража. Рея нивой влажной,

Корабль взрезал свой путь браздой протяжной

И рассыпал, как величавый плуг,

Дробимых волн предутренний жемчуг.

Пред ним — весь мир безбрежья и свободы;

Там, позади, — полуденные воды

С их пленом островным… И сумрак, тая

Редел. Над зыбью смутной, рассветая,

Являлась даль. Дельфинов прядал рой,

Зарю встречая резвою игрой.

А звезды робкие лучей бежали;

В лазурной мгле ресницы их дрожали.

И груди белые день обличал

Раздутых парусов. И ветр крепчал.

И море багрецом отсветным рдело…

Не встанет солнце — как свершится дело!

II

Доверясь страже зоркой, капитан

В каюте спал, виденьем обаян

Земли, родимой, где венец найдут

Отважный подвиг и суровый труд.

Он память славную вписал в скрижали

Тех, что на полюс бурный путь держали.

Утихли бури; день грядущий ясен;

Покой искуплен; отдых безопасен…

А палуба под яростной стопой

Над ним трещит. Руль буйною толпой

Захвачен. Юные горят сердца —

И лета алчут, лета без конца,

С улыбкой женщин солнечных!.. Бродяг

Бездомных не манит родной очаг.

В скитаньях одичалым, им милей

Вертепы дикарей,^[2] чем стон морей.

Зовет их рай избыточных плодов,

Леса, где не найдет чужих следов

Охотник вольный, — тучные поля,

И злак густой, и без межей земля.^[3]

В нас голод древний все не укрощен —

Свой произвол один вменять в закон!

Им снятся залежи, чей блещет клад

Не в недрах, — въявь очам: в садах услад.

Там — Воля: ей в пещере каждой — храм.

Там — сад мирской, доступный всем стопам!

Природа там лелеет у грудей

Род дико-резвый радостных детей.

Плод, раковина — все богатство там.

Их утлый челн довлеет их путям.

Их игры — травля да прибой зыбей;

Их зрелище — лик белый их гостей…

Вот марево, что дерзких обольстило!

За грезу явь жестокая отметила.

III

Встань, храбрый Блэй! Враг у дверей! Воспрянь!..

Но — поздно! Смута преступила грань!

Стоит у ложа наглый бунтовщик;

К твоей груди приставлен острый штык, —

И связан ты! Мятеж провозглашен.

Кто уст твоих дрожал, тем ты лишен

Свободы рук… Наверх влекут! И власть

Твоя бессильна! Им послушна снасть,

Им руль покорен… Злоба, что бодрит

Отчаянье преступника, горит

В смущенных взорах, что в тебя вперясь, —

Упорствуя, трепещут, — и ярясь…

Мы совесть подчиним ей чуждой власти,

Лишь яростью упившись — хмелем страсти.

IV

Вотще пред ликом смерти ты не смолк!

Ты верных звал: смеялся буйный полк…

И выступить не смел, кто помнил долг…

«Из-за чего крамола?..» Твой вопрос

Рев заглушил проклятий и угроз.

Перед тобой сверкает сталь клинка;

Примкнуто к горлу острие штыка;

И грудь твоя — мишень мушкетных дул.

Ни разу вид убийства не вдохнул

В жестоких трепета… Но ты дерзнул

На вызов, и вскричал: «Пали!..» Восторг —

Из душ безжалостных тот клик исторг.

Все своевольем втоптано во прах:

Но пред вождем недавний ожил страх,

Тебя убить — нет гнева, ни отваги…

«Отдать его на прихоть шаткой влаги!..»

V

«Спустите шлюпку!» — закричал глава.

Кто скажет Бунту «Нет!» — когда права

Сметет самоуправство безначалии?

День пьяный брезжит вольных Сатурналий!^[4]

Спускает спешно злоба малый челн.

Его доска — твой щит от брани волн.

Скупы запасы: знать на краткий срок

Продлить судил твою пощаду рок!

Воды и хлеба враз — на мало дней

В бореньи жалком умереть поздней.

Канатов и холстов снаряд полезный,

Сокровище паломников над бездной,

Уступлен все ж пловцам, по их мольбе, —

--">