Джек Лондон - Любительский вечер

успех в газете вам обеспечен.
Достаньте несколько старых номеров воскресного «Интеллидженсера» и посмотрите, как там пишут литературные фельетоны. Кратко изложите содержание в первом
же абзаце, он будет служить как бы оглавлением; а в
самом фельетоне повторите все снова и дайте хлесткую
концовку. Тогда, если потребуется, они могут сократить любую часть материала, пристегнуть концовку к
любой фразе, и фельетон не рассыплется. Но хватит!
До остального дойдете своим умом.

Оба встали. Горячность старого журналиста и его стремительная речь, каждое слово которой было для Эдны настоящим откровением, совершенно покорили ее.

— И если вы честолюбивы, мисс Уаймен, то запомните — цель и смысл журналистики не в фельетоне. Бойтесь
рутины! Фельетон — это трюк, прием. Овладейте им, но
не позволяйте ему овладеть вами. Это необходимый этап,
ибо, не научившись хорошо писать фельетоны, вы вообще не научитесь писать. Словом, вложите в работу всю
себя — и тем не менее оставайтесь вне ее, над ней, оставайтесь собой. Вы понимаете, что я имею в виду? А теперь позвольте пожелать вам успеха.

Он проводил гостью до двери и крепко пожал ей руку.

— Да, вот еще что, — прервал он Эдну, не слушая её
благодарностей, — прежде чем сдать рукопись в редакцию, покажите-ка ее мне. Может быть, я вам что-нибудь
сумею подправить.

Директор Круга оказался грузным мужчиной воинственного вида, с тяжелой челюстью и кустистыми бровями. Лицо у него было рассеянно-недовольное, во рту
торчала черная сигара.

Звали его Саймс, Эрнест Саймс, так сказали Эдне.

— Какой номер? — бросил он через плечо, даже не
дав ей договорить.

— Лирические песенки, — ответила она без запинки,
помня наставление Ирвина — держаться самоуверенно.

— Фамилия? — спросил мистер Саймс, едва удостаивая посетительницу взглядом.

Эдна замялась. Кинувшись очертя голову в авантюру,
она не подумала о том, как назваться.

— Любую фамилию, псевдоним, — рявкнул директор
нетерпеливо.

— Нэн Билейн, — вдруг выпалила Эдна в порыве
вдохновения, — Б-и-л-е-й-н. Да, да, Билейн.

Директор записал фамилию новой любительницы в
книжечку.

— Ладно. Будете выступать в среду и в субботу.

— А плата? — осведомилась Эдна.

— Два с половиной доллара за номер. Два выступления — пять долларов. За деньгами придете в первый
же понедельник после второго выступления.

И даже не потрудившись сказать «до свидания», директор повернулся к Эдне спиной и углубился в чтение
газеты — занятие, от которого его оторвали.

В среду вечером, захватив с собой Летти, Эдна пораньше явилась в театр. В кошелке она притащила свой
незамысловатый костюм: выпрошенную у прачки шотландскую шаль, выпрошенную у поломойки рваную юбку и седой парик, взятый напрокат у костюмера за двадцать пять центов в вечер. Эдна решила изобразить старуху ирландку, которая поет в тоске по сыну, странствующему на чужбине.

Хоть сестры и пришли рано, за сценой стояла невообразимая кутерьма. Представление уже началось, играл
оркестр, и из зала то и дело доносились взрывы аплодисментов. Вторжение любителей нарушало обычное течение закулисной жизни, новоиспеченные актеры толпились за кулисами, в коридорах, уборных, путались у всех
под ногами и всем мешали. Особенно досаждали они артистам-профессионалам, которые держались особняком,
как и подобает представителям высшей касты, свысока
смотрели на париев-любителей и обходились с ними надменно и грубо. Эдну затерли, затолкали, на нее покрикивали. Судорожно вцепившись обеими руками в свою
драгоценную кошелку, она бродила в поисках свободной
уборной и в то же время старалась все подметить и все
запомнить.

Уборную она в конце концов отыскала — тесную клетушку, уже занятую тремя другими «дамами-любительницами», которые гримировались, громко и визгливо пререкаясь из-за места перед единственным зеркалом. Несложный костюм и грим не потребовали много времени, и
Эдна выбралась из уборной, оставив трио дам, заключивших краткое перемирие, чтобы вволю позлословить
насчет новенькой. Летти не отставала от Эдны ни на шаг; и, проявив немало терпения и упорства, сестры,
наконец, протолкались в укромный уголок за одной из
кулис, откуда вся сцена была видна как на ладони.

Худенький чернявый человечек в цилиндре и фраке,
чрезвычайно прыткий и жизнерадостный, вальсировал по
сцене, изящно перебирая ножками, и тоненьким --">