Владислав Станислав Реймонт - Земля обетованная

Часть первая

I

Город Лодзь пробуждался.

Первый пронзительный фабричный гудок прорвал тишину раннего утра, и вслед за ним во всех концах города зазвучали другие; они орали все громче, хрипло и надсадно, будто хор гигантских петухов, металлическими голосами поющих призыв к труду.

Огромные фабрики, чьи продолговатые темные туловища и стройные шеи-трубы чернели средь сумерек, тумана и дождя, — медленно просыпались, вспыхивали огнями горнов, выдыхали клубы дыма, начинали жить и шевелиться в темноте, еще окутывавшей землю.

Непрерывно моросил мелкий мартовский дождь со снегом, расстилаясь над Лодзью тяжелым, липким туманом; он барабанил по жестяным крышам, и струи стекали с них прямо на тротуары, на черную, топкую грязь улиц, на голые деревья, прижавшиеся к длинным кирпичным стенам, дрожащие от холода, терзаемые ветром, который, срываясь откуда-то с размокших полей и тяжело перекатываясь по болотистым улицам города, сотрясал дощатые заборы, ударял по крышам и сникал где-то в грязи, пошумев в ветвях деревьев и постучав ими в окна низкого одноэтажного дома, в котором вдруг появился свет.

Боровецкий проснулся, зажег свечи, и тут же отчаянно зазвонил будильник, заведенный на пять часов.

— Матеуш, чаю! — крикнул он входившему слуге.

— Все готово.

— Господа еще спят?

— Сейчас пойду их будить, если вы, пан инженер, прикажете, а то пан Мориц вечером сказал, что хочет сегодня поспать подольше.

— Иди буди. Ключи уже взяли?

— Сам Шварц заходил.

— Ночью кто-нибудь звонил по телефону?

— Дежурил Кунке, но, когда уходил, ничего мне не сказал.

— Что слышно в городе? — спрашивал второпях Боровецкий, быстро одеваясь.

— Да ничего, только вот на Гаеровом рынке рабочего зарезали.

— Ладно, ступай.

— А еще сгорела фабрика Гольдберга на Цегельняной. Наши пожарные поехали, да куда там, одни стены остались. Огонь из сушильни пошел.

— Что еще?

— Да ничего, все сгорело дотла, чистая работа, хохотнул Матеуш.

— Наливай чай, пана Морица я сам разбужу.

Боровецкий, уже одетый, вышел в столовую, где от висячей лампы падал резкий, яркий свет на круглый стол, покрытый скатертью и уставленный чашками, и на блестящий самовар.

— Макс, пять часов, вставай! — крикнул Боровецкий, приоткрывая дверь в темную комнату, из которой его обдало духотой и запахом фиалок.

Макс не откликнулся, только заскрипела, затрещала кровать.

— Мориц! — крикнул Боровецкий, приоткрывая дверь в другую комнату.

— Я не сплю. Всю ночь не спал.

— Почему?

— Все думал о нашем деле, подсчитывал.

— Знаешь, Гольдберг-то в эту ночь сгорел, совсем, дотла, как выразился Матеуш.

— Для меня это не Бог весть какая новость, — ответил, зевая, Мориц.

— Откуда ты мог знать?

— Да я уже месяц тому назад знал, что ему пора сгореть. Даже удивлялся, что он так долго тянет, он же мог не получить процентов по страховке.

— Много у него было товара?

— Застраховано было много…

— Вот и выровнял себе баланс.

Оба от души рассмеялись.

Боровецкий вернулся в столовую и сел пить чай, а Мориц, как обычно, принялся искать по всей комнате части своего гардероба и бранить Матеуша.

— Я тебе всю морду расквашу, будет она у тебя красная как кумач, если не научишься аккуратно складывать мои вещи.

— Морген!^[1] — крикнул проснувшийся наконец Макс.

— Ты не встаешь? Уже шестой час.

Ответ заглушили гудки, зазвучавшие будто над самым окном и несколько секунд гремевшие с такой мощью, что стекла в окнах дребезжали.

Мориц в одном белье, накинув на плечи пальто, уселся перед печкой, в которой весело трещали смолистые щепки.

— Ехать тебе никуда не надо? — спросил Боровецкий.

— Надо бы в Томашов съездить, Вейс писал, чтобы я привез ему новые чесалки, но сейчас не поеду. Холодно, и не хочется.

— А ты, Макс, тоже остаешься дома?

— Куда мне спешить? В эту паршивую контору? Да еще вчера с фатером выпили.

— Ох, Макс, ты плохо кончишь из-за этих выпивок со всеми подряд! — недовольно проворчал Мориц, разгребая кочергой жар.

— Это тебя не касается! — донесся голос из соседней комнаты.

Громко затрещала кровать, и в дверях появилась внушительная фигура Макса тоже в исподнем и в шлепанцах.

— Как раз очень даже касается.

— Оставь меня в покое, не действуй на нервы. То Кароль разбудил меня --">