Анна Зегерс - Седьмой крест

Анна Зегерс Седьмой крест

НЕМЕЦКИМ АНТИФАШИСТАМ – МЕРТВЫМ И ЖИВЫМ – ПОСВЯЩАЕТСЯ ЭТА КНИГА.

Анна Зегерс

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Георг Гейслер – совершивший побег из концлагеря Вестгофен.

Валлау, Бейтлер, Пельцер, Беллони, Фюльграбе, Альдингер, бежавшие вместе с ним.

Фаренберг – комендант концлагеря Вестгофен.

Бунзен – лейтенант в Вестгофене.

Циллиг – шарфюрер в Вестгофене.

Фишер, Оверкамп – следователи.

Эрнст – пастух.

Франц Марнет – бывший друг Георга, рабочий химического завода в Гехсте.

Лени – бывшая подружка Георга.

Элли – жена Георга.

Меттснгеймер – отец Элли.

Герман – друг Франца, рабочий гризгеймских железнодорожных мастерских.

Эльза – его жена.

Фриц Гельвиг – ученик-садовод.

Д-р Левенштейн – врач, еврей.

Фрау Марелли – театральная портниха.

Лизель Редер, Пауль Редер – друзья юности Георга.

Катарина Грабер – тетка Редера, владелица гаража.

Фидлер – товарищ Редера по работе.

Грета – его жена.

Д-р Кресс.

Фрау Кресс.

Рейнгардт – друг Фидлера.

Официантка.

Голландский шкипер, готовый на любой риск.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

I

Может быть, никогда еще в нашей стране не были срублены такие необычайные деревья, как эти семь платанов, стоявших перед бараком номер три. Вершины их были спилены раньше, по причинам, о которых станет известно потом. На высоте плеча к стволам были прибиты поперечные доски, и платаны казались издали семью крестами.

Новый комендант лагеря – его звали Зоммерфельд – тут же приказал все это переколоть на дрова. Этот Зоммерфельд был такой же зверь, но только в другом роде, чем его предшественник Фаренберг, нацистский ветеран, «завоеватель Зелигенштадта», отец которого и сейчас держит там, на рыночной площади, контору по прокладке труб. Новый комендант лагеря был до войны «африканцем», офицером колониальных войск, а после войны он вместе со своим прежним начальником, майором Леттов-Форбеком, ходил в атаку на красный Гамбург. Все это мы узнали гораздо позднее. Если прежний комендант был самодур, подверженный непредвиденным и бешеным приступам жестокости, то новый оказался сугубо трезвым человеком, у него можно было всегда все предвидеть заранее; и если Фаренберг был способен внезапно прикончить нас всех, то Зоммерфельд мог построить нас шеренгами и, аккуратно отсчитав, прикончить каждого четвертого. Этого мы тогда тоже еще не знали. Да если бы и знали! Разве это могло сравниться с тем чувством, которое охватило нас, когда все шесть деревьев были срублены, а потом и седьмое. Невелика победа, конечно, ведь мы были по-прежнему бессильны, по-прежнему в арестантских куртках! И все-таки победа – она дала каждому почувствовать, как давно мы ее уже не чувствовали, свою силу, ту силу, которую мы слишком долго недооценивали, словно это одна из самых обыкновенных сил на земле, измеряемых числом и мерой, тогда как это единственная сила, способная вдруг вырасти безмерно и бесконечно.

И в бараках наших впервые затопили в тот вечер. Погода как раз переменилась. Сейчас я уже не убежден, что несколько поленьев, которые нам выдали для нашей чугунной печурки, были именно из тех дров. Но тогда мы были уверены в этом.

Мы столпились вокруг печурки, чтобы посушить свое тряпье, и непривычный вид живого пламени заставил сильнее биться наши сердца. Караульный штурмовик стоял, повернувшись к нам спиной; он невольно загляделся в забранное решеткой окно. Нежная серая пряжа изморози, легкая, как туман, вдруг превратилась в проливной дождь, и резкие порывы ветра то и дело хлестали стену нашего барака. Что ж, в конце концов даже штурмовик, даже самый прожженный штурмовик может увидеть только раз в году, как наступает осень.

Поленья трещали. Вспыхнули два голубых язычка пламени – это загорелся уголь. Нам полагалось всего пять лопат угля, они могли только чуть-чуть согреть на несколько минут холодный барак, даже не просушив наше тряпье. Но мы пока об этом не думали. Мы думали только о дереве, сгоравшем перед нами. Ганс, покосившись на караульного, сказал беззвучно, одними губами:

– Трещит.

Эрвин сказал:

– Седьмой.

На всех лицах показалась слабая, странная улыбка, соединявшая в себе несоединимое – надежду и насмешку, бессилие и мужество. Мы затаили дыхание. Дождь барабанил то по дощатым стенам, то по жестяной крыше. Младший из нас, --">