Альберт Анатольевич Лиханов , Лариса Владимировна Миронова , Валерий Николаевич Хайрюзов , Георгий Владимирович Пряхин - Теплый дом. Том II: Опекун. Интернат. Благие намерения. Детский дом (записки воспитателя)

набежавшую слезу.

— Мама, когда болела, все тебя ждала. Стукнут ворота, она вздрогнет, на дверь смотрит. Увидит, что не ты, замолчит и лежит так. В последнее время, видно, чувствовать стала, посадит ребятишек вокруг себя, попросит Костю дневник показать. У него с математикой плохо. Костя, он из школы раньше приходил, наварит картошки, натолчет и горячую к ногам прикладывает. Ноги у нее в последнее время мерзли. Тобой она гордилась. Бывало, приду я, у нее письма твои под подушкой лежат.

— Не смог я, тетя Надя, вовремя прилететь. Сначала туман проклятый…

Я стиснул зубы, заглатывая слезы. Прорвалось что-то во мне, до этого будто нес стакан с горячей водой, терпел, а как поставил, все закричало от боли.

— А ты поплачь, легче станет, — посоветовала тетя Надя. Она смотрела на меня, по щекам катились крупные слезы.

— Ефим Михайлович был? — спросил я.

— Был. Он вроде как у вас жить собирается, у них там комнатенка маленькая, а здесь ребятишки одни.

Тетя Надя замолчала, увидев в дверях Костю. Он боком подошел ко мне, потрогал пуговицу на пиджаке и молча забрался на колени. Я провел рукой по волосам и заметил на шее белые рубчики. Однажды мать оставила меня нянчиться с Костей. Ему тогда было около года. Я утащил его на улицу, посадил у забора, а сам с ребятишками гонял мяч. В это время на Костю налетел петух. Костя, закрыв голову руками, уткнулся лицом в траву, орал на всю улицу, а петух долбил его в шею.

— Я деньги привез, — сказал я тете Наде. — Вы, наверное, поистратились тут.

— Да что ты! Ребятишкам что-нибудь купи. Сгодятся еще.

Через полчаса пришел мой дядька Ефим Михайлович. У порога снял шапку, обмел веником снег с валенок. Я встал, пошел навстречу. Он торопливо поправил капроновый галстук, кинулся ко мне, обхватил за плечи.

— Вот ты какой стал, — пробормотал Ефим Михайлович, тыкаясь в шею шершавым, как наждак, подбородком. За годы, что я не видел его, он мало изменился, располнел только и как будто убавился ростом.

— Надолго отпустили? — спросил он, отстраняясь от меня.

Я не успел ответить. Прямо от порога, увидев меня, закричала, запричитала жена Ефима Михайловича Фрося. Когда она вошла, я не заметил.

— Замолчи, дура баба, — прикрикнул на нее Ефим Михайлович.

Она, сморкаясь в платок, прошла в комнату, присела на стул рядом с тетей Надей.

— Вот такие, брат, дела, — сказал Ефим Михайлович. — Ушла твоя мамка от нас. Плохо, конечно, что не успел, но что поделаешь. У нас тут без тебя мысли нараскоряку. Телеграмму я прямо начальнику аэропорта дал.

— Уж как я ее любила, как любила, — завыла Фрося. — Говорила, береги себя, у тебя же дети. Куда им теперь, горемычным, деваться!

— Перестань, Фрося, — оборвала ее тетя Надя. — Парень с дороги, лица на нем нет, а ты крик подняла.

Фрося прикусила язык, побаивалась она тетю Надю.

— Долго пробудешь? — спросил Ефим Михайлович.

— Отпуск мне дали на десять дней. Пока летел — осталось шесть.

— Да что мы так разговариваем-то? Давайте за стол, — сказала тетя Надя.

— И то верно, — подхватил Ефим Михайлович.

Тетя Надя поставила на стол еще два стакана. Ефим Михайлович разлил водку. Себе и мне по стакану, женщинам по половинке.

— Хорошая у тебя была мамка, добрая, — как и положено в таких случаях, начал он, но где-то на полпути голос у дядьки обмяк, худой кадык завис посреди горла. — Помянем, Степа, — уже тише закончил он.

Выпили разом, закусили, потом выпили еще по одной. Ефим Михайлович откашлялся, стал рассказывать, как провожали родию.

— С ребятишками решать надо, — остановила его Фрося.

— Да, да, — заторопился Ефим Михайлович. — Тут Кутины приходили, говорят, может, отдадите Наташку. Детей-то им, сам знаешь, бог не дал. А дом без ребенка сирота. Хотели из детдома взять, да там чужие, а Наташка у них на глазах выросла.

Фрося помалкивала, но взглядом, точно кошка мышь, сторожила меня. Тетя Надя, которая после рюмки, похоже, обмякла, подняла голову. На груди натянулось платье.

— Вот что я вам скажу, люди добрые, что у них, собственной родни нет? — Она пристукнула кулаком по столу, со стола упал нож.

— Кто-то еще придет, — почему-то испуганно сказала Фрося.

— Должно быть, мужик, — деловито заявил Ефим Михайлович. Он поднял нож, вытер лезвие о рукав, положил обратно на стол.

— Неужто мы оставим их? Наш корень — наша кровь, — повела бровью тетя Надя. — Люди-то потом что про нас скажут?

— Я и --">