Мария Эджуорт - Мурад Несчастный

раскаяние мое было уже позднее — и этот случай был новым доказательством, что у меня на роду написано придумывать умное не вовремя и без успеха. В самом деле, не хуже других вижу я, как надобно в таком случае поступить; но это обыкновенно случается со мною уже тогда, когда случай прешел и когда мне остается только сожалеть, для чего поступил я в противность здравому смыслу. Нередко бывало и то, что я остаюсь в нерешимости, а между тем чувствую сам, что случай благоприятный улетает. Что же мне делать? Могу ли противиться действию злобной планеты?

Открылось, что незнакомая женщина, купившая у брата моего фарфоровую вазу, была любимая султанша: все повиновалось ее владычеству в серале. Она возненавидела меня за то, что я с таким упорством отказался исполнить ее желание, и объявила, что нога ее не будет в лавке Саладина по тех пор, пока он не расстанется с Мурадом. Саладин никак не хотел меня отпустить от себя; но, живучи со мною, он потерял бы многие, весьма для него важные выгоды. Я, не могши решиться помешать фортуне такого доброго брата, каков был Саладин, ушел потихоньку из его дома и, сказать правду, сам не знал, что со мною будет.

Несколько времени скитался я по улицам константинопольским и уже начинал чувствовать голод. Сажусь у дверей хлебника и требую, чтобы он дал мне какую-нибудь помощь. Хлебник обещался накормить меня досыта, если я соглашусь надеть на себя его платье и вместо его продавать по улицам хлебы. Я согласился — судьба моя того хотела. Но уже давно жители Константинополя жаловались на хлебников за то, что их хлебы и худо были испечены, и не имели надлежащего весу. Неудовольствия в здешнем город, как и вам удавалось может быть слышать, производят нередко великие возмущения. Все это не хуже других было известно и мне; но злая моя судьба запретила мне вовремя об этом подумать.

Около четверти часа бродил я из улицы в улицу, продавая хлебы — вдруг окружило меня множество черного народа; начинают меня бранить, толкать, бросают в меня грязью — бегу к воротам султанского дворца, и вся толпа бежит за мною с ужасным криком. Визирь, испуганный возмущением, приказывает отрубить мне голову, чтобы успокоить народ. Бросаясь перед его могуществом на колена, объявляю, что не я тот хлебопек, на которого гневается народ; рассказываю историю о своем платье. «Сжальтесь, честные музульмане! — воскликнул я наконец в слезах. — Не я виноват, а суровая моя участь!» — Все засмеялись. Одни плевали мне в лицо, другие кричали: «Отрубить ему голову, она очень глупа и ни на что ему не годная». Нашлись, однако, добрые люди, которые за меня вступились; наконец меня выпустили, и я побежал не оглядываясь, бросив посреди улицы корзину с хлебами, которые все были расхищены в одну минуту!

Я решился уйти из Константинополя, оставив вазу свою на сохранение Саладину. Как вздумано, так и сделано. В пристани встретился я с отрядом войска, отправлявшимся на корабле в Египет. «Буди воля пророка!» — сказал я самому себе. Если назначено мне утонуть в море, то уж, конечно, я не умру на суше, и чем скорее, тем лучше — и я сел на корабль. Долго ли мы плыли, не знаю; во все время вашего путешествия сидел я на палубе и курил табак, твердо решившись не переменять своего положения и в самую жестокую бурю. Если назначено кораблю погибнуть, так думал я, то он погибнет непременно, сколько бы я ни трудился предохранить его от разбития! Зачем же беспокоить себя по-пустому? Никто не может избавиться от того, что ему назначено Промыслом.

Но мы пристали благополучно к берегам Египта. Я вышел из корабля последний; было уже очень поздно, когда я пришел в лагерь Элль-Ариша. Трубка моя погасла; иду к одной палатке, в которой светился огонь, чтобы ее раскурить. Вдруг… вижу на земле что-то блестящее; наклоняюсь — то был драгоценный алмазный перстень. Беру его с тем намерением, чтобы на другое утро объявить через крикуна о своей находке, и надеваю на левой мизинец. — Всё несчастия! Перстень был слишком велик, а мизинец мой слишком мал, и в то самое время, как я наклонился к огню, чтобы закурить свою трубку, он упал в сено, разостланное перед ослом; я начал разгребать сено, осел ударил меня задними копытами и так сильно, что я, отлетев от него шагов на пять, упал на солдата, спящего подле палатки. Он закричал и криком своим разбудил других; они вскочили, сбежались ко мне, обступили меня кругом; в это самое время как на беду попался мне в сене потерянный мною перстень, и я держал --">