Карен Бликсен - Семь фантастических историй

спальню гостиницы, снабженную огромной постелью под красным торжественным балдахином. Дама была все еще бледна как смерть и едва дышала. Она, кажется, сломала правую руку, но этим, очевидно, дело не ограничивалось. Камеристка, глядя на Августа круглыми глазами, похожими на большие черные пуговицы, допытывалась, не доктор ли он.

— Нет, — отозвалась с постели старая дама едва слышным голосом, хриплым от боли. — Нет, он не доктор и не священник, и ни тот, ни другой мне не нужен. Он дворянин, и его-то и надобно мне. Оставьте-ка нас, вы все, и дайте мне с ним переговорить с глазу на глаз.

Когда они остались одни, она изменилась в лице и закрыла глаза, но попросила его подойти поближе и осведомилась об его имени.

— Граф, — спросила она, помолчав. — Вы верите в Бога?

Нежданный вопрос смутил Августа, но под этим бледным старым взглядом он не мог не ответить:

Вот о чем я как раз себя и спрашивал, когда сорвались ваши лошади. Я сам не знаю.

Бог есть, — сказала она, — и даже самые юные еще в этом убедятся. Я умираю, — продолжала она. — Но я не могу, я не хочу умереть, не повидав еще раз мою внучку. Возьметесь ли вы, человек благородного рождения и высоких помыслов, как поняла я с первого взгляда, возьметесь ли вы найти ее и привезти ко мне?

Она умолкла, и целый ряд странных выражений сменился на ее лице.

— Скажите ей, — попросила она затем, — что я уже не в состоянии поднять правую руку и что я хочу дать ей мое благословение.

Оправясь от удивления, Август спросил, как ему найти молодую особу.

— Она в Пизе, — отвечала бабка, — и зовут ее донна Розина ди Гампакорта. Если бы вы побывали в Италии год назад, вы знали бы это имя, ибо тогда оно было у всех на устах.

Она говорила так тихо, что ему приходилось наклоняться к самой подушке, и была минута, когда ему показалось, что все кончено. Но, кажется, она собралась с духом. Голос изменился, окреп, звучал временами громко и отчетливо, хотя Август и не был уверен, что она видит его и сознает, где она. На щеках проступил легкий румянец; чуть подрагивали веки, как тяжелый шелк. Казалось, она вся во власти странного, сильного чувства.

— Я расскажу вам свою историю, — сказала она, — и тогда вы поймете смысл моей просьбы.

III. РАССКАЗ СТАРОЙ ДAMЫ

— Я старая женщина, — начала она, — и знаю свет. Жизнью я не дорожу, ибо, как научил меня опыт, те, кем мы дорожим всего более, кончают тем, что покровительствуют нам либо нами пренебрегают. Вот отчего я и Богу-то стараюсь не навязываться. И не прикидывайтесь, будто вы жалеете меня, раз мне приходится умирать. С возрастом я поняла, что умереть куда более comme il faut,^[2] чем оставаться в живых.

Были у меня любовники, был муж, сотни друзей и поклонников. Я же в жизни любила троих, и теперь мне из них осталась одна эта девочка, Розина.

Мать ее мне не родная, я ей мачеха. Но мы так любили друг друга, как никакая мать и дочь друг друга не любят. Это было подстроено самим Провидением, ибо с детства я жила в страхе будущих родов, и, когда моей руки попросил вдовец, у которого жена умерла родами, я поставила условием, чтоб самой мне ему уже не рожать, и из-за моей красоты и богатого приданого ему пришлось согласиться. Эта девочка, Анна, так была хороша, что я видела собственными глазами, как мраморный Святой Иосиф в базилике повернул голову и глянул ей вслед, вспомнив Пресвятую Деву во времена обручения. Ножки у ней были как клювы лебяжьи, и наш сапожник тачал нам башмачки по одной колодке. Я воспитала ее в сознании, что женская красота — Высшее достижение Творца и надо ее беречь, но она семнадцати лет взяла и влюбилась в мужчину, солдата вдобавок — мы как раз воевали тогда с французами, с этим ужасным их императором. Она вышла за него замуж, последовала за ним и, года еще не прошло, умерла в муках, в точности как ее мать.

Хоть в жизни своей я так и не поняла, что такое любить мужчину, я молила, чтоб у нее родился мальчик. Но это оказалась девочка, и ее отдали на мое попечение. Отец не в состоянии был ее видеть, да он и умер с горя год спустя, оставя ее наследницей огромных богатств, большей частью награбленных на войне.

Внучка росла, а я, вы догадались и сами, все ломала голову, как устроить ее будущее. Я сказала вам, что красота матери была высшим достиженьем Творца? Но нет, оказалось, то был только эскиз, а уж Розина явилась истинным шедевром его искусства. Она до того светилась, что в Пизе говорили, что, --">