Георг Кляйн - Либидисси

Георг Кляйн. Либидисси. Роман Послесловие Т. Баскаковой

1. Глумление

Здесь, близ окраины города, на кромке трамплина в мой далекий одной мир, я=Шпайк жду своего сменщика. Сообщение о его скором прибытии заставило меня выбраться в аэропорт. Взяв такси в том квартале Старого города, где веками из тряпья варили бумагу, я=Шпайк попросил водителя подъехать вплотную к лестнице, ведущей на террасу аэропорта. Пока мне еще не встречался иностранец, который рискнул бы выехать на периферию в одиночку. Мое длительное пребывание здесь тоже не дает гарантии, что, сев за руль и самостоятельно устремившись к более или менее отдаленной цели, я=Шпайк доберусь туда живым и невредимым. Не желая признать за своего, город держит меня на положении полутуриста, унижая таким и еще более изощренными способами пришельца, в коем давно уже нет былой дерзости.

Даже местные жители лишены возможности передвигаться по Старому городу с привычной вальяжностью. У водителя такси, красивого и, к счастью, одноглазого мужчины, над сросшимся веком и уцелевшим яр-ко-синим глазом сверкали крупные капли пота, когда после получаса езды мы вдруг опять поползли со скоростью черепахи по одной из тех кривых улочек, откуда не видно неба и где достаточно опрокинуться простой ручной тележке, чтобы все движение встало. Застрявшему в гуще людей, двуколок и автомобилей не помогут тогда ни пронзительные возгласы, ни настойчивые попытки как-то протиснуться вперед или резко сдать назад. Приходится ждать, пока незадачливый торговец собственноручно и при деятельном участии вороватых обитателей соседних домов не погрузит опять свой товар на предательскую тележку. И терпение, терпение, само над собою глумящееся терпение требуется страстно рвущемуся к своей цели иностранцу, если чересчур поспешно водруженные на тележку вещи, будь то гора видеокассет или куча гашишных плиток, сыплются вниз во второй раз и вновь скользят по наклонной, отшлифованной босыми ногами мостовой, упрямо удаляясь от их оторопелого владельца.

Плоская крыша, она же веранда ресторана, сильно обветшала. В бетонном полу зияют трещины шириной с ладонь; их забивает приносимый ветром песок. Платформа накренилась на запад, к дорожкам для выруливания. Железные опоры, установленные под ней позднее, тоже не смогут долго препятствовать оседанию конструкции из предварительно напряженного бетона, хотя здания для обслуживания пассажиров были возведены уже в мое время — по широкомасштабному проекту консорциума западноевропейских фирм, которые и руководили строительством. Старый аэропорт был построен еще военными Иноземной державы. Ангары его сделаны из гофрированного стального листа. Поблескивая в лучах низко повисшего над горизонтом солнца, они клонятся к восточному краю новых взлетных полос. За ними виден город — тускло мерцающий поясок из крытых волнистым железом хижин и брезентовых палаток, серый шифер более зажиточных предместий, затем плотное темное скопление кварталов, расположенных выше, и наконец — на трех холмах, сливающихся вдали в один черный горб, — Гото, самая древняя часть города, заходить и въезжать куда нам, иностранцам, запрещено.

Я=Шпайк пью зулейку с колой, самый скверный из здешних напитков. Всем иноземцам его расхваливают как бренд города. И мы, пришельцы со стажем, всегда подносим зулейку с колой нашим редким гостям из родных весей в качестве приветствия — и наслаждаемся, наблюдая, как они потягивают ее с миной легкого отвращения и все же не без сладострастия, когда узнают, каким образом получают зулейку, спиртовую основу коктейля. Кобылье молоко сбраживают с помощью бактерий из кишечника забитых телят. После продолжительного встряхивания оно свертывается. Водянистую кашицу отстаивают до тех пор, пока под белесой жижей не образуется похожая на творог паста. Ее используют для откорма местной породы мелких свиней. А оставшаяся молочная сладковатая вода — это уже молодая зулейка, достигающая нужной крепости год спустя, после брожения и ферментации в бочках из кедрового дерева.

Свиноводство и изготовление зулейки испокон веку были занятиями эгихейского меньшинства. Эгихейцы берегли то, что осталось от их когда-то полнокровного языка, и, исповедуя особую религию, не позволяли себе раствориться в более крупных народностях. Веру, исчезнувшую из города вместе с эгихейцами, следует, пожалуй, назвать --">