Илья Николаевич Кочергин - Нечаянная радость. Рассказы

Старается, чтобы они так же заправски торчали бы у него откуда-нибудь, как торчат у меня изо рта. Он уже укреплял их за отворотами спортивной шапочки, за резинкой у себя на запястье или на ноге, он втыкал их в кусок поролона, пришитый к куртке, а сегодня превзошел самого себя — положил в нагрудный карман магнит, а гвоздочки налепил на карман снаружи. Гвозди держатся.

Стёпа понимает, что ответа не дождется. Поэтому начинает проповедь:

— Он же любит тебя, как свое дитя. Вот ты, например, говоришь «Господи, помилуй!», а ведь это ты просишь Его просто поласкать тебя, помиловать. А не помиловать в смысле — избавить от смертной казни. — Он опирается о крышу рукой и зажатым в ней молотком прорывает уже настеленный рубероид.

— Стёпа, ты меня, правда, уже задрал вконец. Хуже редьки. Работай молча, пожалуйста.

— Это я случайно, — он немного передвигает руку. — Ты же милуешь свое дитя. Ты любишь его.

— Не его, а ее. Дочка у меня, понимаешь? И я ее не милую, а ласкаю. Потому что нормальные люди ласкают детей, а не милуют. Ясно? Ну, может, не ласкаю. Просто целую, потому что она уже бабища здоровая, у нее уже сиськи вот такие.

— А вот это плохо, что одно дитя. В нормальной семье должно быть много разных детей.

Так вот и проходит наш с ним рабочий день, наше с ним строительство. Стандартный расклад. После проповеди он еще добавит, что добрые люди под снегом крышу не кроют, что летом надо было шевелиться.

Я бросил свой молоток и ушел в дом, подобрав по дороге стоящую на земле пластиковую бутылку «Русского пива». Пиво было ледяным и не лезло в желудок. Походил по комнате, включил и выключил телевизор. А потом все равно пришлось идти обратно и колотить, потому что Стёпа продолжал бы работу до конца трудового, вернее, светового дня и наделал бы так, что потом замучаешься переделывать.

Мы закончили с рубероидом и успели уложить два листа железа к тому времени, как наступили сумерки. К сумеркам подошел Женя Кила, живущий со старой матерью через четыре дома от меня. Из этих домов жилым был только один, остальные — два кирпичных и деревянный — окруженные невыкошенным черным бурьяном, ждали чего-то в осенней сырости.

— Здорово, барин, — поприветствовал он меня. — Все трудишься?

— На том свете отдохнем.

— В адском пламени не отдохнешь, — предостерег Стёпа.

Мы с Килой курили, спрятавшись от ветра за стену дома, и смотрели, как Стёпа относит на ночь инструмент в бытовку. Я примерно представлял, о чем Кила сейчас заговорит, он тоже догадывался, как я отвечу и на чем разговор закончится, поэтому мы не торопились и просто курили.

— Я на тебя удивляюсь, какой ты спокойный. Я своего вообще выносить не мог пять минут, такая злоба брала.

— Меня тоже берет, — ответил я. — Любого нормального человека возьмет.

— Но видишь, ты спокойный сам по себе. Тебе лучше. А я своему через неделю стрёс что-то в мозгах, пришлось сдать. Мать на меня до сих пор орет. Сейчас к весне нового покупать будем. Тоже серия СТ, а называется «Фармер», что ли. Короче, как прошлого. Сестра денег матери уже прислала. Серене закажем, как в Рязань на газельке поедет.

— Да, крутой ты мужик, Жень. Я бы тоже на тебя орал бы. Тридцать с лишним тысяч. Одним махом.

— Да не, просто мы с Юрой-упокойником выпивши шли, а этот на свое религиозное пение шел. Мостик возле Тоньки знаешь? Я его с этого мостика ногой уговорил. Хорошо ему попал. В твердое во что-то. И сам туда же слетел. Смеху было! Юрка нас обоих доставал.

— Себе-то ничего не стрёс?

— Бок сильно ушиб. Все вот досюда синее было.

— А когда сдали его, вам хоть сколько-нибудь заплатили за сломанного?

— Чуток. Мать же его Серене сдала, а не через магазин.

Стёпа сменил рабочую куртку на выходную и протопал мимо нас. Я уже подумал, что молча пройдет, но зря подумал.

— Я иду на службу. Денег ему на пьянство не давай, — предупредил, запирая калитку, Стёпа и тут же пропал за забором.

Кила заозирался — искал, чем швырнуть вдогонку.

— Пидор гнутый! Людей учить. Иди, молись, падла, своему еврейскому Богу. В рай, падла, попадешь для роботов. Ага, в рай.

Кила раскипятился, трогал бритую щеку, беспокойно переступал ногами и вытягивал вперед голову, будто его душил воротник.

— Я их, сука, ненавижу, этих арбайтеров. Расплодили, теперь живи. Поживи. Советами задолбают. Роботы тупые.

— А твой тоже молился? — спросил я.

Краткий период их с --">