Вячеслав Леонидович Козачук - День казни

ветров торговцев, собиравшихся на размещенном на ней небольшом рынке, — преимущественно зеленщиков, за что площадь получила название Гринмаркет, прикрывала полукольцом застройка из невысоких трехэтажных домов, где жили мелкие чиновники магистрата, ремесленники и лавочники, чьи рабочие конурки и торговые места занимали первые этажи. С запада на торговую площадь выходили четыре мощеные бутовым камнем улочки, соединявшие верхнюю часть города с нижней. По ним люд, живший у подножья холма, поднимался на площадь в торговые дни, в праздники, а также поглазеть, как городской палач выводит из казематов узников находящейся тут же башни и лихо расправляется с приговоренными на муки или к казни.

Накануне рокового дня глашатай обходил все улицы города и высоким, гнусавым, вечно простуженным — даже в летнюю жару — голосом возвещал о мрачной церемонии, которая состоится в городе. Непосредственную же подготовку к казни всегда предвещал стук топоров плотницкой артели, возводившей эшафот почти в самом центре площади. Работа начиналась заранее, вечером, пока не стемнело, а продолжалась рано утром, как только рассветало, и уже до утренней молитвы уродливое и страшное сооружение — помост с возвышавшейся над ним виселицей или установленной в самом центре плахой — было готово.

Самым верным признаком статуса очередного посетителя эшафота для горожан служило водружаемое сооружение — виселица или плаха. Если виселица, значит, уголовный преступник — разбойник, убийца или контрабандист — из людей простого звания. А если на помосте была водружена тяжелая массивная деревянная плаха, что бывало, конечно, гораздо реже, то сие означало, что сегодня по короткому крутому пандусу на эшафот возведут знатное лицо – рыцаря, не угодившего чем-то герцогу, либо какого другого мелкого дворянина — доведенного до отчаяния вассала, и потому выступившего против своего сюзерена…

В дни казни на площади было так же — а может, даже и более — многолюдно, как в праздники. Похоже, все жители города, отложив свои дела, сходились поглазеть на мрачную церемонию.

Задолго до начала казни на площадь начинал стекаться простой люд, стремясь занять местечко получше, откуда беспрепятственно можно было наблюдать экзекуцию. Самые отчаянные сорванцы, дети простых горожан взбирались на деревья, росшие по краю площади, рассаживались на ветках, словно вороны в жаркий полдень, и даже висели гроздями на стволах. В домах, выходящих фасадом на площадь, жившие там простолюдины сдавали внаем места возле окон. Окна на вторых этажах, да еще находящиеся ближе всего к помосту, котировались крайне дорого — за место запрашивали по восемь и даже девять пенсов, а если посетитель хотел подешевле, он шел на третий этаж или на чердак, где и за полушиллинг можно было получить очень даже неплохое местечко.

В ожидании горожане — ремесленники и мелкие фермеры из городской округи, городские нищие и уличные торговки, рыцари и монахи, почтенные торговцы и ученики аптекаря, богатые ростовщики и полуголодные белошвейки, мастеровые и помощники стряпчих, учителя и чиновники магистрата — бурно и заинтересованно обсуждали предстоящую мрачную церемонию.

- Ах, мистер Мэдисон, — всплеснула руками дородная, с вытянутым, что называется, лошадиным лицом, выпирающими передними зубами зеленщица миссис Арчибалд. — Никогда доселе мне не доводилось видеть, как отрубают голову! Ведь простолюдинов вешают, а на плаху голову кладут только благородные. Вот повешение наблюдала раз пять. Ну, может, шесть… Ох, это было так интересно!.. Осужденного ведут на помост, выступает глашатай, затем палач зачитывает приговор… Как все торжественно обставлено!..

- А при отрубании головы, должен вам сообщить, добропочтенная миссис Арчибалд, бывают весьма странные вещи! — довольно бесцеремонно перебил ее простодушные воспоминания сухопарый учитель школы из нижней части города мистер Диксон. — Вот читывал я в исторических хрониках, что некогда в Германии по приговору инквизиции за ересь к обезглавливанию был приговорен монах. Но вину свою он так и не признал, и во время заточения, до самой казни днем и ночью неистово молился и просил Господа нашего принять его грешную душу. Даже на эшафоте за миг до смерти попросил палача повременить немного, чтобы он смог сотворить последнюю молитву. Палач был человеком очень набожным и,

--">