Казимеж Орлось , Виктор Фишл , Бела Риго , Норман Маня - «Чай по Прусту» (восточно-европейский рассказ)

Санитары были пьяные. В двенадцать ночи они привезли Янушевскую к нашему дому, а когда несли на четвертый этаж — где-то между вторым и третьим, — носилки накренились, и Крыська полетела вниз, грохоча негнущейся ногой; гипс растрескался, переломы открылись, и мать Людека пришлось снова везти в больницу. Там сделали рентген и определили посттравматическое осложнение. Крысю оставили в больнице.

На следующий день встревоженная пани Коханкевич голову себе сломала, не зная, как объяснить ребенку, почему нет мамы. Людек все время спрашивал:

— Скажите, пожалуйста, когда мамочка вернется?

Только в четыре зазвонил телефон — из больницы сообщили, что Крыся лежит в отделении травматологии и ортопедии.

Людек мог остаться у соседки. Добрая женщина охотно занималась бы малышом до возвращения матери. Но через три дня приехал старик Янушевский. Его вышвырнули из дома, в котором он жил много лет, — сначала с женой Чеславой, а после ее смерти один. В Гронкове он возделывал огород, держал кур и уток, приблудного пса Кайтека. Привозил в Варшаву яйца, творог; осенью — яблоки и груши. В погожие вечера, как когда-то, сидел перед домом с аккордеоном. Аккордеон, клавишный, советской марки «Аккорд», был у него еще с пятидесятых годов. Инструмент он получил в награду как передовик, когда работал на стройке. Обычно играл мелодии, которые помнил с давних лет: «Шла девица по лесочку», «Чье-то сердце загрустило», «Расшумелись плакучие ивы». А особенно любил Янушевский поиграть допоздна, выпивая с соседями.

Но все хорошее когда-нибудь кончается. Спокойная жизнь тоже закончилась. С некоторых пор племянники Чеславы претендовали на дом. Один собирался жениться — требовалось жилье. После смерти брата жены они донимали Янушевского. Грозили судом. У инвалида права на наследство были, но таскаться по судам он не хотел. Уток, кур и собаку оставил соседям, взял аккордеон и вернулся в Варшаву. Перед отъездом два дня прощался — выпито было много, так что на лестнице пришлось пару раз ухватиться за перила. И тут узнал, что дочь в больнице, а внук под присмотром пани Коханкевич.

Малыш любил старика и охотно пошел с ним на четвертый этаж.

— Деда, ты налакался? — спросил он первым делом.

Всегда, когда Янушевский приезжал, они много времени проводили вместе. Дед строил смешные рожи — одним глазом смотрел вниз, другим — вверх. Громко щелкал пальцами. Курил сигареты в стеклянной трубочке — отломанная половинка торчала вверх. Вечерами, когда внук засыпал, стоял над ним и пел хриплым басом колыбельную: «Людек, Людек, баю-бай, поскорее засыпай…»

А сейчас он сказал, пытаясь открыть хлипкую дверь:

— Иногда, сынок, надо выпить. — Ключ никак не попадал в замок. — Твою мать… — разозлился он.

— Пани Коханкевич сказала, что это плохие слова и только алкаши так говорят, — отозвался малыш.

— Порядочные люди тоже иногда вынуждены так говорить, — объяснил Янушкевич. Они вошли в квартиру.

Инвалид получал пенсию, но этих жалких денег хватит, как он подсчитал, только до пятнадцатого. В Гронкове он мог подкормиться с огорода, сада. Ловил рыбу в озере. Осенью ходил за грибами. Здесь, в городе, придется об этом забыть. А еще Крыся в больнице — лекарства нужны, ребенку тоже кое-чего требуется, что попало в рот не положишь. И так далее, убивался старик, а Людек спрашивал:

— Почему у тебя одна нога деревянная, дедуля? Ни у кого нет деревянных ног.

— Сынок, мою ногу черт прибрал на стройке. Надо было отрезать. Доктора и отрезали.

А малыш опять с вопросом:

— Что значит «черт прибрал»? Зачем ты позволил отрезать? Разве доктора всем ноги отрезают?

— Не всякие доктора и не всем, — смеялся старик. Он ковылял по кухне, варил суп из крупы на костном бульоне. Заваривал чай.

Теперь он готовил обед каждый день. Спали они на Крысином диване. Мальчик вертелся: очень уж громко Янушевский храпел. Два раза они навестили мать в больнице, ездили на автобусе. Людек со своим рюкзачком, в котором лежали каштаны, собранные во дворе. Янушевский рассказал о неприятностях с племянниками, о том, что пришлось вернуться в Варшаву, потому что из хаты его выгнали. Крыся, страдальчески кривясь — ей больно было шевелиться, — ответила:

— Не горюй, пап. Справимся! Только бы нога зажила.

— Как справимся, если ты без работы, без пособия, а моих денег едва до пятнадцатого хватит?

Может, когда ехали домой, в автобусе, Янушевскому пришло --">