Патрик Модиано - Из самых глубин забвения

Постучались в номер, а там никого - ведь я вышел с ключом.

Мое окно в гостинице "Лима" выходило на бульвар Сен-Жермен и верхнюю часть улицы Бернардинцев. Когда я лежал на постели, то видел вырисовывавшуюся в этом окне колокольню церкви (забыл, как она называется). Ночью, после того, как стихал шум машин, били ее башенные часы. Часто Жаклин с Ван Бевером провожали меня до самой гостиницы. Мы ходили ужинать в китайский ресторанчик, после кино.

В такие вечера ничто не отличало нас от студентов, сновавших по бульвару Сен-Мишель. Несколько потрепанное пальто Ван Бевера и кожаная куртка Жаклин сливались с угрюмой обстановкой Латинского квартала. Я был в старом грязноватом бежевом плаще, с книгами подмышкой. Нет, действительно, ничто не могло привлечь к нам внимания.

Я написал в гостиничной карточке "студент филфака", но это было чистой формальностью: администратор ни разу ни о чем меня не спрашивал. Достаточно было оплачивать номер каждую неделю. Однажды, когда я выходил с сумкой книг, чтобы попытаться продать их одному знакомому букинисту, он произнес:

- Ну, как учеба?

Сначала мне показалось, что он говорит это с некоторой иронией. Но он был совершенно серьезен.

В гостинице "Турнель" царил тот же покой, что и в гостинице "Лима". Жаклин и Ван Бевер были там единственными постояльцами. Они рассказали, что отель скоро закроется и что его переделают под квартиры. И правда, днем из соседних номеров доносился стук молотка.

А они-то карточку заполняли? И какая у них профессия? Ван Бевер ответил, что он написал "разносчик", но я не понял, шутит он или нет. Л Жаклин пожала плечами. У нее не было профессии. Я тоже мог бы назвать себя разносчиком: ведь я бесконечно носил книги от одной книжной лавки к другой.

Было холодно. Я вспоминаю талый снег на тротуаре и на набережной и черно-серый цвет зимы. А Жаклин постоянно носила свою не по сезону легкую кожаную куртку.

В первый раз, когда Ван Бевер поехал в Форж-лез-О один, а Жаклин осталась в Париже, был такой вот зимний день. Мы перешли Сену, провожая Ван Бевера до метро "Мариинский мост"; его поезд уходил с вокзала Сен-Лазар. Он сказал, что, может быть, заглянет и в дьепское казино: ему хотелось выиграть больше денег, чем обычно. Его саржевое пальто исчезло в метро, и мы с Жаклин остались одни.

Я всегда видел ее только с Ван Бевером и случая поговорить с ней по-настоящему ни разу не представлялось. К тому же она часто за весь вечер рта не раскрывала. Лишь иногда сухо просила Ван Бевера сходить за сигаретами, словно хотела от него отделаться. И от меня тоже. Но постепенно я привык к ее молчанию и резкости.

В тот день, когда Ван Бевер спускался в метро, я подумал, что она жалеет, что не поехала с ним, как обычно. Мы не перешли обратно на левый берег, а двинулись по набережной Ратуши. Она молчала. Я уже был готов к тому, что с минуты на минуту она со мной распрощается. Но ошибся: она продолжала идти рядом.

Над Сеной и набережной витал туман. Жаклин, наверное, совсем продрогла в своей слишком легкой кожаной куртке. Мы шли вдоль Архиепископского сквера на краю острова Сите, и вдруг она зашлась в приступе кашля. Потом снова обрела дыхание. Я сказал, что ей надо бы выпить чего-нибудь горячего, и мы вошли в кафе на улице Данте.

Там царил обычный вечерний гам. Перед электрическим биллиардом торчали двое, но Жаклин играть не хотелось. Я заказал ей грог. Она выпила его с гримаской, словно это был яд. Я сказал: "Зря вы ходите в этой куртке". С момента нашего знакомства мне все не удавалось перейти с ней на ты: она установила между нами некоторую дистанцию.

Мы сидели за столиком в глубине кафе, совсем рядом с электрическим биллиардом. Она наклонилась ко мне и сказала, что не поехала с Ван Бевером потому, что не очень в форме. Говорила она довольно тихо, и я придвинулся к ней поближе. Наши лица почти касались друг друга. Она сделала мне признание: как только зима кончится, она надеется уехать из Парижа. Куда же?

- На Майорку...

Я вспомнил письмо, которое она отправила в день нашего знакомства: на конверте было написано "Майорка".

- Как было бы хорошо, если б мы могли уехать уже завтра...

Вдруг она сильно побледнела. Один из наших соседей положил локоть на край нашего столика, словно нас не видел, невозмутимо продолжая беседу. Жаклин отодвинулась на самый край банкетки. Треск электрического биллиарда действовал на меня угнетающе.

Я тоже --">