Юрий Васильевич Буйда - Лета

обернулась в дверях и холодно заметила: «Если уж так вам угодно, то обращайтесь ко мне правильно, по-русски: ваше сиятельство».

Это была первая жуткая зима, которую она пережила с болью, в муках, слезах. Вторая выпала на сорок первый год, когда погиб Мишенька, записавшийся в московское ополчение: он был убит в первом же бою. Скромный, тихий ученый-ассиролог, продолживший дело Александра Петровича Прозоровского.

Много лет спустя Иван сочинил стихотворение, посвященное матери, и две строки из него Лета Александровна часто шептала перед иконкой: «Зимой Тридцать страшного года, зимой Сорок тяжкого года…» Она пережила и эти страшные зимы. «Как мне благодарить Тебя, Господи?»

Утро она провела в саду, составляя букет к приезду сына. Помогавшая ей Лиана волновалась в ожидании встречи с Женей. После обеда она увела детей на речку, а Лета Александровна, как всегда, отправилась в «колоду». Отсюда открывался чудесный вид на пойму, дышавшую донником и чуточку — речным илом. Над высокой травой, уворачиваясь от тополиного пуха, носились стрекозы. Вдали погромыхивало — быть может, приближалась гроза. Громадные белые облака стремительно разворачивались и, оставляя за собою перистые хвосты, мчались к Москве, по пути густея и вливаясь в подсиненную облачную массу. «Какое счастье, — думала старуха. — Боже, какое счастье…» Она думала ни о чем: о себе, сыновьях, облаках, о том, что открыла наконец секрет жизни: надо просто расти, как растет трава или растет само время…

По железнодорожному мосту к Москве пробежала электричка цепочка тусклых огоньков. Вечерело.

Повернув голову, она увидела спускавшегося садом сына. В полушаге за ним шла высокая женщина. Лета Александровна достала из кармашка платок, вытерла рот: с возрастом мышцы лица ослабли и слюна незаметно стекала на подбородок.

— Ну что, милый? А где Женя? — Она подставила щеку — сын поцеловал. И еще раз. Значит, волнуется: как-то матушка примет новую жену? Двух прежних приняла плохо, хотя ни разу об этом сыну и не сказала.

— Он Лиане бросился помогать. — Иван легко рассмеялся, потянул за руку жену. — Это Руфь. А это Елена Александровна.

Сыну было за шестьдесят, но выглядел он, несмотря на седину, молодо. Конечно же, тюрьмы и лагеря не прошли бесследно: Лиза шепотом докладывала, что сын перенес уже три операции на желудке, — но сам матери об этом ни гу-гу.

— Хорошо у вас тут. — В голосе молодой женщины звучала легкая растерянность: робела. — И воздух сладкий…

— Идите приберитесь, да будем ужинать, — велела Лета Александровна. — И пошлите Николая за вином.

Иван дернул щекой:

— Не надо Николая, мы привезли.

Лизиного мужа он не любил, звал Крысоедом, но — из уважения к матушке — заглазно.

Старуха проводила молодых взглядом. И на этот раз Иван женился на красавице, хотя ведь сам не раз говорил: «Красота до вечера, доброта навеки». Стройна, мила… Что ж. Он поэт. Лете Александровне уже успели донести его новые стихи, посвященные Руфи.

Будь последней в жизненной чреде,

вместе и находкой, и утратой,

и единственною провожатой —

там, на роковой моей черте…

Та-та-та… Сумбурновато и выспренне. Не лучшее из того, что он написал. Впрочем, предыдущей жене, Верочке, он и вовсе не посвятил ни строки, что приводило ее в ярость: ей хотелось увековечиться. Верочка страстно ненавидела этот дом, ревновала Ивана к матери, легко затевала сцены, без которых, кажется, и жизнь ей была не в жизнь. «Кста» — презрительно отозвалась однажды о ней Лета Александровна. Что означало это междометие — «кста» — она, впрочем, и сама не знала. Набор звуков. Взрыв сухих согласных, разрешающийся бескостной гласной мякотью. Другими ругательствами она не пользовалась. «Единственное, что мы создали подлинно своего, это язык, — заметила она как-то с усмешкой. — Все остальное — колесо, кирпич или там телеграф — могли создать и немцы. Если мы чем-то миру интересны, то лишь своим языком». — «Ну да, — тотчас согласился Иван. — Ничего другого и создать не могли. Недаром Куракины отправляли белье стирать в Голландию. Русские прачки стирали из рук вон: не привыкли к тщательной работе, к деталям. Деревянная цивилизация не требует искусства труда». Лета Александровна лишь покачала головой: «Эк у тебя легко! Чуть что — люди, народ. Выдь-ка на площадь да крикни: „Эй, народ!“ — и никто головы не повернет, ни один Иван, ни одна Сарра…» Кста…

Иван тяжело переживал --">