Юрий Васильевич Буйда - Лета

только в сорок четвертом. Абрам Иванович был плох: истощал, кашлял, затравленно оглядывался то и дело… «Нет, содержали хорошо, Леточка, шарашка — не лагерь, но знаешь…» Таким его и запомнил сын — дрожащим от холода в жарко натопленной комнате, надломленным, жалким. Абрам Иванович перебирал на большом столе папиросы, не решаясь закурить, — сгребал их в кучу, снова раскатывал и снова сгребал… Лета Александровна извелась, глядя на таявшего мужа. Его вернули на службу, но это ему было уже не в радость. Ночами он не спал. Не спала и она, боясь пошевельнуться. Ей все время ужасно хотелось спать. Казалось, она могла заснуть на острие иглы, но стоило лечь в постель, как сон улетучивался, и это было мучительно. Абрам Иванович вспоминал кремлевский прием и то, как Лета Александровна назвала Сталина государем. «Наверное, ты права. Наверное, мы просто обречены на них… Иван Грозный убил сына Ивана, Петр Великий убил сына Алексея, этот, говорят, погубил сына Якова… Мы ходим и ходим по кругу, мы обречены на повторение своей истории. — Помолчал. — Нам все кажется, что мы свою историю обречены пожирать, словно это какая-то невкусная еда… неаппетитная, но другой нет… Но однажды вдруг понимаешь, что это она нас пожирает, она — нас… этакое историческое чревоугодие… смертный грех…».

В сорок шестом они получили эту дачу с кентаврами и чешуйчатыми женщинами на фронтоне. А на исходе следующего лета Абрам Иванович умер. У Леты Александровны случился инсульт, после которого и ослабли лицевые мышцы. Она по-прежнему гордо носила свое тело по улице, словно хоругвь — в храм, и однорукий продавец поселковой лавки, завидев ее, восхищенно шептал: «Лошадь!» — «На лошади!» — почтительно возражал ему дружок-инвалид, побиравшийся с гармонью по пригородным поездам. Она сама себя лечила — зимними купаньями в проруби. Николай освободил ото льда прибрежную полосу метра в три шириной, и каждое утро в сопровождении Лизы Лета Александровна ступала своими полными белоснежными ногами в студеную темно-зеленую воду. Лиза терпеливо ждала на берегу, наблюдая за огромной белой женщиной, плававшей среди льдинок. От купаний пришлось отказаться, когда стали плохо слушаться ноги.

Сыну удалось поступить в университет. Помогли и друзья первого мужа, занимавшие высокие посты в военном ведомстве.

Вот тебе и любовь Сталина, вот тебе и Империя Ивановна.

Но ведь и Иван был небезгрешен. Друзья сына рассказывали ей, как на очередном допросе, не выдержав попреков «чуждостью» и «изменой родине», Иван вдруг вскочил и закричал следователю: «Не смейте мне говорить о родине! Это мои предки создали эту страну! История Прозоровских, Исуповых и Долгово — это и есть история России! А за вами куцых полвека, да и те краденые!» Поэт…

— Музыку слушайте без меня, — заявила Лета Александровна после жаркого. — Каюсь и сдаюсь: не могу слушать Бетховена, которого лупят в таком темпе. Наверное, возраст.

Сын включил маленький телевизор, стоявший в кухне. Передавали последние известия. Лета Александровна слушала — смотреть не могла: то ли слишком мало было изображение, то ли не выдерживала суматошного мелькания кадров. Плачущий женский голос требовал выслать из России всех черножопых, чтобы решить какие-то там проблемы (какие — Лета Александровна не расслышала: наблюдала за Лианой).

— Сколько же лет империя будет превращаться в страну, — пробормотал Иван. — Их бьют, а они требуют: еще! еще! Ей-богу, в этой стране права человека нужно насаждать так же, как Екатерина насаждала картошку, — из-под палки, под ружьем…

— И вырастут не права человека, а картошка, — вдруг подал голос Женя. — Если вообще вырастут.

Лета Александровна махнула на него платком: помолчи.

— Иногда мне кажется, что страны и не было, — сказала старуха. — Тем более — империи. Была и есть — Россия. С панцирем, но без костей. А какая ж империя без костей?

— И слава богу. — Сын поднял бокал с вином. — За ракообразных! Их движение задом наперед — наука, которую мы в тонкостях постигли за тысячу лет.

В наследство с дачей им достались Николай и Лиза, жившие во флигеле за тополями. До войны они служили какому-то партийному бонзе, занимавшему этот дом. В самом начале войны Николаю миной оторвало ступню, он был признан негодным к воинской службе и вернулся домой — сюда. Про него и Лизу рассказывали страшную историю. Лиза была женой родного брата Николая. Чтобы завладеть женщиной, --">