Станислав Стефановский - Изыди (СИ)

Она была зыбкой, нежной, как незащищённое скорлупой яйцо, и я её глубоко прятал. Я боялся вытаскивать её на свет, опасаясь, что она почернеет, подчиняясь законам фотосинтеза, а потом сгорит, как космический корабль в плотных слоях атмосферы. Как строитель прячет в фундамент послание будущим поколениям, так и я спрятал свою мечту до лучших времен, упаковав её на самое дно. Я дал себе обет, что никогда не откажусь от неё, а когда пробьёт час, вытащу и произведу осмотр: всё так же ли она свежа, не добрался ли до неё солнечный свет? Я извлеку её, чтобы решить, подлежит она окончательной расконсервации, или её следует раздавить, размазать как не оправдавшую ожидания и не прошедшую проверку временем. Но прежде предстояло решить: чем я готов пожертвовать ради своей мечты, что я должен сделать для её достижения, и на что я никогда не соглашусь, даже если мне предложат её сегодня на ужин в качестве десерта?

Мы жили в посёлке возле завода в рабочем общежитии с одним длинным коридором, по бокам которого располагались скромные квартирки одиноких мамок, у которых возле юбок крутились такие же мальцы, как и я. Жильцы называли наш дом поэтично: общагушкой, коммуналочкой. Он казался самым милым и уютным домом на свете. По прошествии лет я, конечно, понимаю, что представляла из себя коммуналочка на самом деле ― тесный, тёмный, грязный барак с узким заплёванным коридором. Но, повторюсь, это мне сейчас понятно, а тогда, если по вечерам обитатели дома собирались в коридоре и играли в лото, и всем было тепло и уютно, барак, безусловно, заслуживал "поэзии".

Мы наблюдали за игрой, заворожённо слушая, как наши мамки выкрикивают цифры на бочонках из мешка, называя их смешными именами: "барабанными палочками", какими-то "топориками" и всякими там "восемь - доктора просим". Дальше было уже скучно, потому что "доктора просим" рифмовалось и с "двадцать восемь", и с "тридцать восемь", и с "сорок восемь", и так далее вплоть до девяноста. И когда нам это изрядно надоедало, мы выбегали из прокуренного коридора на улицу и окончания игры ожидали там. За исключением лотошных дней - последних трёх дней недели - в остальные дни коридор был наш. Мы прятались за ящиками, старыми мешками и прочей рухлядью друг от друга, и наша игра была куда интересней, чем лото. Мужчин в бараке жило трое: всегда невидимых, и оттого загадочных. Один из них ― постоянно пьяный отец рыжей Наташки, второй ― старый одинокий сосед, почти не высовывавшийся из своей комнатухи. Он жил в конце коридора и ругал нас через дверь, если дети начинали ему мешать. Наташка, учившаяся во втором классе, была вечно грязной и сопливой. Она обучала нашего брата искусству целоваться в присос: уводила к себе в комнату, и пока её отец отсыпался после запоев, затаскивала каждого под кровать, чего я больше всего боялся. Там, под кроватью, и преподавала свои уроки. Причём, где она сама обучилась этому мастерству, так и осталось тайной нашего барака. К слову, я оказался единственным из всех мальчишек, кто целоваться с ней не захотел.

Третьим мужчиной в бараке был мой отец. Он уходил на работу, когда я ещё спал, и приходил, когда я видел вторые сны. В выходные пообщаться с ним тоже не получалось: все свободные дни он проводил на субботниках и рыбалках. Может, поэтому я равнодушен к рыбной ловле?..

Как и отец, моя мать работала на заводе в двадцати шагах от дома. Она так же уходила на весь день, и я был предоставлен самому себе. В стайке пяти-шестилеток я слонялся по окрестностям посёлка, постоянно обнаруживая что-то новое. Очень скоро нам стало скучно. Нас манил соседний хутор, где располагался великолепный карьер, в котором добывали песок. С песчаных куч отлично было скатываться, особенно в жаркую погоду, когда песок ещё свежий и прохладный. Конечно, дома ждал нагоняй за грязные рубашки и порванные штаны, но наши матери были бессильны ― никакие ремни и шлепки не могли отвадить мальчишек от приключений.

В самом начале хутора, недалеко от местной начальной школы, стоял маленький домик, в котором жил нищий. От школы домик отличался разве что количеством окон: у школьного здания их было три, а у нищего всего одно. Этого мужичка по ночам подкармливала моя бабка, таская ему хлеб и молоко. Однажды, выйдя во двор по нужде, я стал тому свидетелем. Но основное пропитание нищий получал в посёлке, куда приходил попрошайничать на одно и то же место возле магазина. К точке своего

--">