Татьяна Николаевна Свичкарь - Мед багульника

зэками его запрягали в телеги, сани, заставляли перетаскивать то, что и лошадям было не под силу.

Александр Леонтьевич говорил, что его спас Беломоро-балтийский канал, на который его перевели уже инженером. Канал, так страшно описанный Солженицыным, недавнему вридле показался местом обетованным, где есть шанс выжить.

Я называла Александра Леонидовича Ван Даммом среди стариков. В восемьдесят с лишним лет он водил мотоцикл, убирал снег у подъезда. Он никого не корил за загубленную огромную часть жизни, и радовался тому, что вышел на свободу, что еще немало дней ему отпущено свыше.

…Погиб он совершенно нелепо — в большой аварии: столкнулись автобус, несколько легковых машин… Он на мотоцикле вклинился между «жигуленком» и «Икарусом»…

Если тишайший и добрейший человек вынес столько, и сохранил в душе улыбку, то почему я ропщу?

Я не стала учиться вышивать крестиком. Это не расхожая фраза — многие инвалиды в нашем городе так зарабатывали — вышивали картины, расписывали деревянные яйца, вязали на заказ крючком и спицами.

Я же полюбила тир в городском парке, и вскоре стреляла уже почти без промаха. Плавала тоже хорошо, только отходила от пляжа подальше, в укромное место, и там уже раздевалась и заходила в воду, чтобы не шокировать публику.

В первое время такое самовольство тревожило ребят со спасательной станции. Потом они ко мне привыкли, и лишь просили:

— Ты держись где-нибудь возле буйков. А то эти сумасшедшие на гидроциклах, гоняют прямо по головам…

И Волга принимала мое некондиционное тело так же ласково, как и точеные фигурки юных купальщиц.

Ребята-спасатели благоволили ко мне. Пару раз, выходя на берег, я подхватывала какого-нибудь зазевавшегося малыша. Вернее, зазевывались его родители — пили пиво, и не замечали, как их чадо подбежало к кромке воды. А из-за приливов-отливов ГЭС — на песок то и дело набегали и откатывались длинные волны. Много ли надо малышу двух лет от роду? Волна подхватит, понесет с собой… Для двухгодовалой мелюзги — хватит вполне.

А еще спасатели просили меня иногда, если им было совсем уж некогда — «снять козлов с козла». Прямо над пляжем, на скале стояла фигура козла из белого мрамора. Однажды ночью ее затащили туда энтузиасты. Когда-то на здешних скалах был высечен профиль вождя всех времен и народов. После памятного двадцатого съезда его стесали, а несколькими десятилетиями спустя его место занял козел.

Животное это служило неодолимой приманкой для желающих сфотографироваться «с красивым видом за спиной». Обнять козла и встать так, чтобы сзади была панорама…

И отдыхающие лезли по уступам, хотя частенько были нетрезвые. Некоторые, забравшись наверх, еще поддавали дополнительно. После этого они совсем теряли ориентиры, и уже не знали, как спускаться. А спускаться всегда труднее.

Если же козлы оступятся, то вызволять их — или их тела — будут две группы спасателей: одна со стороны Волги подъедет на катере, другая заберется наверх, захватив веревки, чтобы спускать пострадавших. И так, совместными усилиями, препроводят бедолаг в больницу — или в морг. И такое бывало.

Я же знала здесь каждый камень — на ощупь, и с закрытыми глазами могла отыскать ветку, за которую нужно схватиться. В сто первый раз забиралась к козлу двурогому, и показывала козлам двуногим, какой тропою идти. А внизу ребята говорили им пару ласковых.

Да, я могла многое. Но чего мне стоило этому многому научиться — некому было мне рассказать.

* * *

Даже профессию я выбирала, имея перед собой героические примеры Великой Отечественной. Наверное, во всех нас живет «память войны», даже в тех, кто родился после Победы. Услышав гул в небе, я неизменно вскидываю голову, чтобы тревожными глазами найти самолет…

Прабабушка моя, в оккупированном украинском городке, во время бомбежек надеялась лишь на спасение свыше. Над той высотою, где пролетали самолеты, сея смерть — была еще иная высота. И, в конечном счете, все зависело — от нее.

Прабабушка ставила детей на колени. Бомбоубежища все равно не было в маленьком городке. Куда бежать? Глиняные стены хаты, соломенная крыша, и приближающиеся бомбардировщики.

— Молитесь! Детская молитва к богу доходчива…

Все воет, трясется и грохочет.

— Молитесь!

Потом пришли немцы, а когда они два года спустя, отступали — только язык нашу семью и спас. В дом вошел офицер, и инстинктивно --">