Владислав Крисятецкий - Осколок

Владислав Крисятецкий Осколок

Когда до их появления остаются считанные минуты, я достаю фотоальбом. Просто чтобы немного отвлечься от томительного ожидания. Чтобы сердце перестало колотиться так сильно, предчувствуя новую встречу и одновременно в который раз не веря, что она произойдет.

Конечно, я знаю, что они придут. Мы снова сядем за стол, я снова буду с удовольствием смотреть на них, слушать их речь. Неважно, о чем мы будем говорить. Разумеется, о пустяках. О погоде. О последних новостях. О моей жизни и о моем здоровье, до которых мне самому почти нет никакого дела. Время проходит, я старею, с каждым годом все больше и заметнее, ничего необычного в этом нет. Моей ноге не поможет уже никакая операция, и это тоже известно давно. Ну и ничего, прохромал полжизни – прохромаю и ее остаток. Инвалид так инвалид. Я уже привык.

Конечно, жизнь могла бы сложиться совсем по-другому, если бы не моя травма. Может быть, даже вырос бы в большого начальника, имей я к этому интерес. Ну, относительно большого. Выше директора автопарка мне вряд ли удалось бы скакнуть. Все же помимо опыта и положения «на хорошему счету у руководства» нужна еще деловая хватка и стремление управлять людьми, ну а этого как раз мне всегда не доставало.

Впрочем, что теперь рассуждать. Сложилось так, как сложилось. Да, в последние годы я все реже выхожу из дома. И нога меня беспокоит иногда так сильно, что хочется выть. Не беда. Никто не слышит этого. Никто и не должен слышать. Тем более они. Мои дорогие и любимые. То немногое, что связывает меня с этим миром. То немногое, что осталось в этой никчемной, тянущейся с черепашьей скоростью жизни. Она ускоряется лишь в те редкие дни, когда мы видимся. И время течет чуть быстрее, когда я в очередной раз перелистываю этот альбом.

В нем не так много снимков. Марине всегда было не до этого. Считала, что все успеет. Не успела. Времени, отмеренного ей, хватило только на несколько плохеньких черно-белых фотографий. Снимать она никогда не умела. Дети то выпадали из кадра, то не хватало резкости, то света. Однажды я уговорил ее взять меня с собой, чтобы пофотографировать их, всех вместе. Там-то, в интернате, мы с ними и познакомились. Я сразу почувствовал, что мы будем друзьями с этими славными малышами. Так и получилось, вскоре мы стали постоянно навещать их вместе. Вновь эти кадры передо мной. То самое апрельское воскресенье двадцатилетней давности. Такими я их и запомнил на всю жизнь – смущающимися от присутствия чужого дяди, но любопытными, добрыми, забавными, солнечными созданиями. Вот и Марина рядом с ними – молодая, цветущая, полная задора и оптимизма.

Но лишь в те дни, когда им удавалось быть вместе. А таких дней было немного. Ей было бесконечно горько снова и снова расставаться с ними. Я видел это, и сердце мое сжималось каждый раз, когда они прощались до следующего свидания. Обычно на обратном пути мы молчали – ей было трудно разговаривать, а мне было трудно чем-то ее успокоить. Она мечтала накопить денег и забрать их из этого «казенного дома». Я хотел как-то ей помочь, несмотря на то что самому мне едва удавалось сводить концы с концами. И все же я надеялся – на чудо ли, на себя ли, а скорее, и на то, и на другое. Но она и слушать не хотела. Пыталась добиться всего сама. Да и что я мог предложить ей? Выйти за меня замуж и жить с двумя детьми на наш скудный суммарный заработок? Забрать детей и переехать в деревню? Смешно. И грустно. Конечно, это не было бы той жизнью, которой желала Марина для себя и своих детей. Ей казалось, что есть другой выход. Что ее энергии хватит на то, чтобы наладить жизнь своими силами. Это был ее выбор. Как и способ осуществления своей мечты, к которому она в итоге пришла. Смелая женщина. Я и сейчас преклоняюсь перед ней, хотя многие из ее друзей и знакомых отвернулись от нее еще когда она была жива. А когда эта жизнь оборвалась, остался лишь я – одинокий, разбитый таким внезапным и чудовищным горем, мучающийся угрызениями совести и собственной беспомощностью друг несуществующей семьи. Случилось так, что через несколько дней после ее кончины я стал инвалидом, и мои призрачные надежды как-то помочь детям Марины стали совсем невыполнимыми. С того момента я мог лишь наблюдать за их взрослением издалека, тратя время на переживания, воспоминания и гоня прочь от себя мысли о том, что все могло бы сложиться совсем иначе. Мечты, разрывающие мое сердце в клочья.

Кто-то мог бы сказать, что все мои неприятности --">