Алан Силлитоу - Майкл Каллен: Продолжение пути

дошло до другого полушария моего мозга, что я
бы не сказал ей этого, если бы Дженки (или какое-то похожее имя, может
быть Анки) был там, на что я закричал: «Кто такой Дженки, ты двойная,
тройная, четверная шлюха?» — на что она ответила: «Я не лошадь, а ты
праздный обжора, никчемный трус».
3

Я выкрикивал ей самые мерзкие гадости. Каждое слово, хорошее или
плохое (а все они были плохими), было ошибкой. Единственной
политикой была бы хладнокровная улыбка и плотно сжатые губы, но в
моих глазах горело убийство, ожидая момента, когда я смогу с ней
расправиться. Молчание не было моей добродетелью, и учиться было уже
слишком поздно.
— Ты жила в моем доме!
— Ты купил его на украденные деньги, ты, контрабандист золота, ты,
тюремщик. Я прожила с тобой десять лет в страданиях, ненавидя каждую
минуту, а ты ненавидел меня, ненавидел детей и ненавидел себя, потому
что тюрьма сделала тебя самым жестоким человеком на свете.
Я крутился как соломинка в огне, потому что ни один мужчина не
проводил более счастливого времени со всей любовью Бриджит, в
которой я нуждался, всегда думая, что большее невозможно ни для нее,
ни для кого-либо еще. Я мог бы поклясться перед Богом, что она была
счастлива, но здесь она выдала свою предательскую версию:
— Ты думал, что у тебя все хорошо, а я счастлива, но я ненавидела
тебя с твоими выходками, ты думал, что мне все это нравится.
Не прослушивался ли мой телефон? Неужели какой-то деятель из
МИ-5 услышал ее выступления? А на другом конце линии? Смогут ли эти
милые голландцы понять ее английский? Я хотел положить трубку.
— Подожди, пока дети вырастут, — сказала она, — и я расскажу им,
какие трюки ты вытворял, и я расскажу им, если они спросят о тебе, а ты
попытаешься достать меня.
Ничто не могло остановить ее.
— Я не хотела жить с тобой, потому что все это время было гнило,
гнило, гнило.
Она снова плакала. Ее родители были рядом с ней, слушали с
благочестивыми лицами, кладя ей на плечи свои голландские руки,
ожидая, чтобы схватить телефон и пригрозить мне мгновенной смертью,
если меня сбросят с Масляной горы или утопят в Великом Молочном
озере. А еще лучше, если бы они послали ее восемь честных братьев (и
трех сестер), чтобы урезонить меня навсегда.
— Ты всегда оглядывался, — продолжала она, — в поисках любой
возможности уйти от меня. Но ты держал меня, как собаку, прикованную
к столбу, как твоего большого, свиноголового отца.
Она была наполовину права, потому что в первые годы моего
пребывания в Верхнем Мэйхеме, после восемнадцати месяцев
заключения, меня тоже преследовала мысль об уходе от нее. Я задавался
этим вопросом, даже прежде чем пойти выпить в деревенский паб,
4

почему я не сделал этого, не накинул на плечо мой дорогой
транзисторный радиоприемник и заветный японский бинокль с зумобъективом и не ушел. Потом эта идея показалась мне глупой, хотя она
сохранялась более года и, наконец, была вылечена мудрой юной
Бриджит, предложившей мне во время прогулок действительно брать с
собой радио, бинокль, банковскую книжку и банковскую книжку, ее, а
также детей, так что, если бы я не вернулся, это не имело бы значения,
потому что все, что я ценил, немилосердно навалилось бы на меня — так
что я не мог не вернуться, хотя бы хотя бы чтобы разгрузить свое бремя, а
к тому времени я буду слишком утомлен, чтобы беспокоиться.
Я был опечален и полон гнева, когда положил трубку. Она, конечно,
усвоила мой язык за время, проведенное вместе, поэтому была не совсем
права, когда говорила, что я ей ничего не давал.
Получив призыв о помощи от моего старого приятеля Билла Строу из
Лондона, все, что я мог сделать, это запереть дом и отправиться
выяснить, почему он хотел меня видеть, и, возможно, узнать, что нас
ждет в будущем, прежде чем Бриджит оправится от припадка и вернется,
чтобы вести себя как прежде. Если бы между нами было все кончено, я
бы ничего не мог поделать, хотя в такую окончательность было трудно
поверить, потому что, по моему опыту, единственной последней вещью
была смерть, и я никогда не был бы к этому готов.
Сравнения были болезненными, поэтому я размышлял о своем
разрыве с Бриджит, который не был агонией, потому что был знаком.
Казалось, она ушла только вчера, но неожиданная жестокость ее ухода с
детьми вырвала две недели из моей жизни, оставив рану настолько
свежую, что она никогда не --">