Алан Силлитоу - Майкл Каллен: Продолжение пути

заживет. Я едва мог объяснить последующие
дни, кроме как сказать, что это был кошмар, часы страданий от
размышлений о моей утрате и неослабевающая боль от мыслей о том, как
поживают дети.
На лестницах и столах валялись остатки еды и пустые бутылки изпод виски, но, закрывая в то утро дверь десятидневного свинарника, я
понял, что испытание железом было пройдено. Следы пережитого
затронули меня настолько глубоко, что, казалось, катастрофа не оказала
на меня никакого воздействия.
Жизнь продолжается, подумал я, устроившись на место в первом
классе по дешевому дневному билету второго класса, засунутому в
карман моей куртки. Вообще-то жизнь продолжалась с тех пор, как я
родился, без моей особой помощи, поэтому не было никаких оснований
предполагать, что она не продолжится до того дня, когда я неизбежно и
5

навечно потеряю сознание. Даже когда мое существование казалось
слишком болезненным, чтобы продолжаться, или слишком хорошим,
чтобы продолжаться вечно, я смотрел со стороны на ее выходки. После
моего заключения в тюрьме десять лет назад я предпочитал идти
параллельно жизни, а не посередине, как гренадер. Но я всегда был в ней
по шею.
Я потянулся к «Таймс», оставленной кем-то, вышедшим в
Кембридже. На первой полосе была обычная фотография террориста с
шарфом на голове, пытающегося улыбаться по-королевски, а внутри был
снимок восьмилетнего ребенка с автоматом Калашникова, который, как я
предполагал, фотограф поручил ему за фунт держать так, чтобы
получился хороший снимок.
В тридцать пять лет в моих волосах появилась седина, что меня
удивило, так как я считал, что никогда не беспокоюсь и ни за что не
переживаю. Жизнь была спокойной, и ничто не могло оправдать этот
намек на возникновение в ней проблем. Беспокойство о том, что я не
волнуюсь, только усугубит ситуацию. Бриджит указала на серые кучки
пепла в моей голове, как будто это были следы зверя, который всегда там
прятался, и потрепала их, чтобы проверить, настоящие они или нет.
Я надеялся, что замученное выражение моего лица в вагонном
зеркале, испортившее мою почти красивую внешность, было только
временным.
Больше всего я боялся облысеть, как тот высокий, худощавый,
похотливый старый придурок Гилберт Блэскин, с которым мне пришлось
сталкиваться в юности. Что касается моей матери, то о ней не было
слышно уже несколько месяцев, с тех пор, как старик начал свой новый
роман. Пока он работал, он больше не мучил ее, а это означало, что она
не могла ему достойно ответить. Время от времени они разбегались в
противоположных направлениях, чтобы не убить друг друга, а, поскольку
Блэскин был писателем, это получалось хорошо.
Я представлял, как прихожу в квартиру и нахожу их мертвыми на
циновке у двери, с тесаком в ее руке и топором в его. Они поразили друг
друга в сердце в одну и ту же секунду и с мгновенным эффектом, хотя я
думал, что более вероятно, что, когда один будет мертв, другой будет
настолько ранен, что его или ее будут катать в инвалидной коляске в
течение некоторого времени, пока он или она живы. Мать или отец —
мне было все равно кто — бормотали упреки в мой адрес, называя
причину их падения. После ужасной борьбы я поднял бы коляску на
вершину башни почтового отделения и отпустил ее, надеясь, что порыв
ветра вынесет ее в окно больницы Миддлсекса, где персонал сможет
6

принять ее, как непрошеный подарок от меня.
У моей ирландской матери пятидесяти с лишним лет была фамильная
калленовская копна волос, которая была должным образом передана мне
по наследству и которую ей беспутная жизнь несколько проредила, не дав
ей выглядеть моложе тридцати пяти лет. Я никогда толком не знал, была
она ирландкой или нет, и она тоже, но она не могла вынести мысли, что
ее примут за англичанку, тем более что Блэскин был довольно чистым
представителем английской породы — по крайней мере, как она часто
говорила, в его таланте к обману и многогранности его пороков. Я не
хотел следовать ни тому, ни другому, но, будучи тщеславным и любящим
удовольствия, я надеялся, что буду ближе к матери в том, что касается
сохранения волос до ста десяти лет, хотя временами мне было больно, что
тридцатипятилетнему парню вообще следовало бы равняться с
родителями.
Облака плыли над плоскими полями, прекрасные образцы облачного
вида высококучевых кастелланов — это я узнал --">