Гюнтер Грасс - Луковица памяти

учительницы моей начальной школы, стискивает ее горло так туго, что шею морщинят складки…

Банты-пропеллеры у девочек, гуляющих на сопотском променаде под бойкие мелодии полицейского оркестра…

Мой первый белый гриб…

Когда из-за жары отменили школьные занятия…

Когда у меня вновь распухли гланды…

Когда на языке вертелся вопрос, но так и не был задан…

У луковицы не одна пергаментная кожица. Их много. Снимешь одну — появляется новая. Если луковицу разрезать, потекут слезы. Луковица говорит правду только при чистке.

Все, что случилось со мной — и в детстве, и после, — подсовывает мне под нос факты, оказывается хуже, чем хотелось бы, и требует, чтобы о нем рассказывали то так, то эдак, подбивая меня на небылицы.

Когда поздним летом, после многих дней прекрасной погоды в Данциге и его окрестностях разразилась война, когда после семидневной обороны польские защитники Вестерплатте капитулировали, в Новом порту, куда можно было быстро доехать на трамвае через Заспе и Брёзен, я насобирал пригоршню осколков от бомб и снарядов, чтобы мальчуган, которым, похоже, был я в ту пору, пока война, казалось, состояла из одних лишь экстренных информационных сообщений по радио, мог поменять эти осколки на почтовые марки, разноцветные картинки из сигаретных пачек, зачитанные или новенькие книжки, среди которых была, например, книга Свена Хедина о путешествии в пустыню Гоби, и еще на всякую всячину.

Неточные воспоминания иногда приближают к правде, пусть даже окольными путями и всего лишь на длину спички.

Чаще всего мои воспоминания отталкиваются от каких-то определенных вещей, от которых, скажем, на коленях ноют давние ссадины или во рту возникает тошнотворный привкус гари: кафельная печка… Стойки для выбивания ковров на заднем дворе… Туалет на промежуточной площадке между лестничными маршами и двумя этажами… Чемодан, найденный на чердаке… Кусок янтаря величиной с голубиное яйцо…

Кто помнит, каким был на ощупь материнский гребень, как отец в жару завязывал четырьмя узелками носовой платок, чтобы прикрыть голову, или что можно было выменять на осколок от бомбы и снаряда, тому приходят на ум — пусть даже в качестве забавных отговорок — истории более правдивые, чем сама жизнь.

Картинки, которые я, будучи ребенком, а затем подростком, не без усердия коллекционировал, рассылались в обмен на купоны из сигаретных пачек; закончив работу за прилавком, мама доставала вечером из пачки свою «сигаретку», чтобы выкурить ее с рюмкой «Куантро», считая подобный грешок вполне простительным.

Мне нравилось собирать эти цветные репродукции, знакомившие с историей европейской живописи. Довольно рано я узнал имена Джорджоне, Мантеньи, Боттичелли, Гирландайо и Караваджо, хотя произносил их порой неверно. Голая спина женщины, лежащей перед зеркалом, которое держит крылатый мальчуган, с самого детства связана для меня с именем Веласкеса. Из «Поющих ангелов» Яна ван Эйка мне больше всего запомнился профиль последнего ангела — хотелось иметь такие же кудрявые локоны, как у него или у Альбрехта Дюрера. Его автопортрет, висевший в мадридском Прадо, вызывал вопросы: почему Дюрер изобразил себя в перчатках? Почему на нем такой странный колпак и почему правый рукав-«фонарик» отделан внизу темной продольной полосой? Отчего художник столь уверен в себе? Зачем под нарисованным подоконником указан возраст — двадцать шесть лет?

Сегодня я знаю, что эти замечательные репродукции в обмен на купоны высылало агентство табачной фирмы, обосновавшейся в Гамбургском районе Баренфельд; у этого же агентства можно было заказать и специальные квадратные альбомы для них. Благодаря моему нынешнему любекскому галеристу, который содержит антикварный и букинистический магазин на Кёнигсштрассе, я вновь стал обладателем всех трех альбомов, а потому мне доподлинно известно, что тираж альбома, посвященного искусству Ренессанса, достиг к тридцать восьмому году четырехсот пятидесяти тысяч экземпляров.

Листая страницу за страницей, я вижу, как сижу в комнате за столом и вклеиваю репродукции в альбом. На сей раз это картины художников позднего Средневековья, среди них — «Искушение святого Антония» Иеронима Босха: Антоний окружен человекообразным зверьем. Едва из фирменного желтого тюбика «Уху» выдавливается капелька клея, начинается священнодействие.

Должно быть, в ту пору многим коллекционерам, --">