Татьяна Алексеевна Мудрая - Памятник либертину

Татьяна Алексеевна Мудрая Памятник либертину

Немного жаль, что для нового поколения русских слово «Париж» уже потеряло немалую долю своего очарования: занавес рухнул, флёр развеялся, Елисейские поля заезжены вдоль и поперёк, Эйфелева башня снится в эротических кошмарах не одному мсье де Мопассану, а половине СНГовского населения.

Но сам Его Величество Пари от этого нисколько не умаляется. И чем больше людей его видит, тем больше создается наших маленьких, одним нам принадлежащих Парижей: иные похожи на скелет зимнего дерева с распростертыми ветвями (Лувр, музей Орсэ, Нотр-Дам, пробежать галопом по всем достопримечательностям, не отвлекаясь на милые мелочи), иные — на цветущий куст боярышника (поселиться в живописном квартале Маре на год, на два и без нужды не выходить за пределы), но чаще бывает так, что ты уносишь город с собой подобием пышной бутоньерки, воткнутой в петлицу.

Вот и у меня так вышло.

Приехал я в тот раз — не в первый и, даст Бог, не в последний, — на три дня. А поскольку пригласили меня в район Монмартра, неважно зачем, то решил до нанесения визита разделаться с остатками маминых пирожков. Не съесть, так покрошить голубям, что ли.

Я прошёл по улице Сант-Элетер и сел на скамейку перед каким-то памятником. Цвели каштаны, как было во веки веков, впереди венчала холм великолепно-эклектичная базилика Сакре-Кёр, громоздящаяся всеми своими куполами как грандиозный торт «тирамису», испеченный в честь погибших коммунаров. На остатки моей трапезы слетелись большие и малые птицы со всей округи, и за их гвалтом я не заметил, что на другой конец моей лавочки кто-то присел. Впрочем, стоило мне заметить пожилого мужчину в немного старомодном тренчкоуте чёрного цвета и чёрной же широкополой шляпе, как я понял, что в известном смысле он был здесь задолго до меня и всё это время наблюдал за суетой.

— А он тут неплохо устроился рядом с нами, шевалье Жан-Франсуа Лефевр, — произнёс старик, заговорщически мне кивая. — Лет шестьдесят тому назад он выглядел куда как величавей и трагичней сегодняшнего. Поистине святой, ну разумеется. Нахальный бронзовый воробей перед тяжкой мощью камня. Боши в тридцать девятом не удержались: сняли его с постамента и пустили в расплав. Представляю, с какой точностью палила эта пушка по союзникам — наверное, сплошные недолёты и перелёты. Теперь кавалер, можно сказать, родился ещё раз — посреди цветущих деревьев: пусть радуется обступающим ароматам и заодно учится христианскому смирению и покою. Строение, которое возносили к небу, словно готический храм или египетскую пирамиду, вряд ли бы ему в том много поспособствовало. Колосс на глиняных ногах… вернее, над пропастью. Когда собор только начали возводить, внутри холма внезапно обнаружились пустоты и, по слухам, обширный водный бассейн, так что понадобилось немалое время и немалые усилия, чтобы все их заполнить. Кавалера, разумеется, сии перипетии немало забавляли. Помпезность прямо пропорциональна набожности и обратно пропорциональна вере, мог бы сказать наш шевалье при жизни.

Тон у моего собеседника был хотя и слегка брюзгливый, но вполне добродушный, акцент странный, но не без приятности. Я обернулся назад, чтобы глянуть.

Надпись под ногами статуи гласила: «Шевалье де ла Барру, казнённому в возрасте 19 лет 1 июля 1766 года за то, что не снял шляпу при прохождении церковной процессии».

Жан-Франсуа Лефевр де ла Барр. Обезглавлен за мнимое святотатство. Ну разумеется.

— Я знаю эту историю, монсьё ль-аббэ, — ответил я, невольно сбившись на прононс времён Евгения Онегина. — В общих чертах.

— И с подачи мсье де Вольтера, безусловно, — старец насмешливо кивнул. — Видите ли, что бы вы ни прочли об этом, — всё было не совсем так.

Я промолчал.

— Быть может, вы позволили бы мне разъяснить свои слова? — продолжил он далее.

— Прошу прощения, должен идти, меня ждут… — пробормотал я поспешно. Не хватало ещё связаться с не вполне нормальным субъектом и в награду за уступчивость получить пару хрестоматийных баек.

— Это не займет много времени, — усмехнулся он. — Строго говоря, вообще не займет ничего и никого, кроме нас двоих. Уж поверьте, история будет занимательная.

Что делать? Я был заинтригован его настойчивостью. Поражён если не интересом, то неким родом душевного паралича. И стал слушать.

— Это произошло в городе Абвиль, или Аббевилль на Сомме. Любопытный --">