Юрий Александрович Фанкин - Очищение огнём

Юрий ФАНКИН ОЧИЩЕНИЕ ОГНЁМ Повесть

1

Где же ты, Иерусалим, Акелдама – земля крови, град святый и грешный, засеянный костями христиан, иудеев и язычников? Долог путь к твоим порушенным стенам… В радужном мареве купается жёлтое аравийское солнце. Слева волнистые пески да белые плиты возвышений, справа – изумрудное Мёртвое море. Мерно идет вдоль берега караван мулов и лошадей, приближает каждым шагом к гробу Господню. Часть паломников проделывает путь пешком. Вместе с высоким плечистым генералом Крутовым идет щуплый человек в итальянском плаще и белой поярковой шляпе с широкими полями. Генерал и его малоразговорчивый спутник познакомились в пути. Длинноволосый человек в манто вяло представился: “Гогель”. Когда генерал, любопытствуя, поинтересовался: “Позвольте, сударь, спросить, вы не тот самый Гоголь?”, спутник генерала искривил тонкие саркастические губы: “Не имею чести знать. Я Гогель, а не Гоголь”. Генерал украдкой посматривает на характерный, птичий нос “Гогеля”. Гоголь чувствует любопытствующие взгляды и изображает полную бесстрастность. Писателя занимает идущий впереди афонский монах: босой, со странническим посохом в руке, он что-то бормочет и гнусаво напевает. Не менее живописен и старый еврей в пёстром бедуинском платке…

Над караваном кружит ширококрылый стервятник, грозно распустив блестящие крючья когтей. Что ему нужно, вестнику смерти?

– …Да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, – неустанно распевает афонский монах.

Возле колодца, выложенного изъеденными, ноздреватыми плитами, караван останавливается. Паломники отдыхают, поочередно пьют воду из кожаного ведра. Гость съедает несколько пресных просвирок – он постится. Афонский монах ничего не ест. Сидя на камне, он медленно перебирает четки.

Под полотняным тентом отдыхает Костенька Базили, однокашник Гоголя по Нежинскому лицею, а теперь русский генеральный консул в Бейруте. Узнав, что Гоголь собирается к святым местам, Базили решил составить ему компанию. Базили взял все хлопоты на себя, трогательно заботится о Никоше. Его внимательность порой доходит до подобострастия, и арабы, сопровождающие генерального консула, никак не могут взять себе в толк, чем заслужил этот невзрачный человечек в итальянском плаще особое расположение.

Под тентом Базили свободный стул – для Гоголя. Однако Гоголь не хочет выглядеть сибаритом и осторожно присаживается на каменную глыбу. Генерал Крутов извлекает из кармана перламутровую табакерку, засовывает в нос понюшку табаку.

– Очень пользительно для глаз, – извиняющимся голосом говорит генерал и отчаянно морщится, стараясь не расчихаться.

– Извольте, извольте, – подбадривает “Гогель”. – Я сам когда-то нюхал табак.

– И всё же дурная привычка-с. Особенно сейчас, в таком присутствии. – Генерал косится на афонского монаха.

Базили дремлет, положив ногу на ногу. Даже в состоянии дремоты его лицо не теряет обычной сановности. Трудно поверить, что это тот самый лицейский “Штрипка”, большой театрал и сластёна, которому однажды Никоша, он же “таинственный Карла”, поднёс преотличнейшего “гусара”, проще говоря, засунул в нос бумажный кулёчек с нюхательным табаком. Под радостные возгласы Никоши и его приятелей проснувшийся Базили чихнул пятнадцать раз. Прибежавший надзиратель Зельдер долго не мог понять, что случилось: “Зачэм так много чихать? У мальтшик насморк?”

Гоголь всматривается в округлившееся лицо Базили и улыбается. А неплохо бы подпустить этому консулу “гусара”, то-то была бы потеха!

– Одолжите немного табачку, – негромко просит он генерала.

– С удовольствием! – Генерал кладет в ладонь Гоголю изрядную щепотку.

Николай Васильевич, погрузившись в воспоминания, пристально смотрит на располневшего Базили, подносит к своему длинному, будто всегда любопытствующему носу ладонь с табаком.

Тихое щекотанье в носу отрезвляет Гоголя.

“Боже, какие нелепости лезут в голову!”

Гоголь берёт малую щепотку и с видимым удовольствием втягивает в нос:

– Прекрасный табак. Настоящий рапе.

– Да-с. Другого не держим. – Генералу приятно видеть в своем спутнике знатока.

Гоголь встаёт с камня и начинает прогуливаться. Морщась, стряхивает с ладони остатки табака.

“Сколько же в моей душе пакостного!” – Гоголь с завистью поглядывает на неподвижную фигуру афонского монаха, на его --">