Сергей Геннадьевич Мильшин - Азов. За други своя

Руководил разгрузкой старый казак Винник. У него борода почти до пояса и глаза навыкате. Кивнув Валую, как старому знакомцу, снова сосредоточился на пересчете припасов.

Их встречали. Головатый Фроська, почти квадратный, уверенно стоящий на кривых ногах. Правый глаз у него бельмом затянут — сабля тарарская поранила, и рот почти пуст, беззубый. Тоже враги постарались. Дождавшись, когда Валуй спрыгнет с уставшей Ночки, верной кобылы атамана, крепко обнял казака. Троекратно прикладываясь щеками, тихо прошепелявил:

— Рад, что цел. Вовремя. Ещё бы денёк и мог опоздать.

Борзята, приблизившийся в окружении товарищей, услышал только последние слова. Переглянувшись с крепышом Михасем Колочко, поинтересовался:

— Куда опоздать-то, дядька Фрося?

Старшина переключился на второго брата, также обхватив его сильными руками:

— Турки завтрева здеся будут.

Следующим в его крепкие объятья попал заросший шерстью по самые глаза Никита Кайда, прямой и чесной казак, за ним стройный и неутомимый Космята Степанков, белгородец, первейший друг Лукиных, их вместе с каторги когда-то освободили. Ныне зятёк братьям, сестру их Красаву за себя взял. По любви, и уродство на лице не помешало. Следом улыбающийся смущённо Михась, высокий и белобрысый Дароня Толмач, тоже друг с каторги. Раньше его Вруном больше кликали, лекарем, значит, но ему больше нравилось Толмачём, когда прозывали, по-отцовски. Так и прижилось…

И тут, чуть не сбив с ног, на Валуйку напрыгнул здоровенный хлопец. Только по выкрику: "Братец!" Лукин и узнал младшого братишку.

— Пусти, ирод, завалишь. — Смущенный Валуй попытался освободиться от крепких рук, сжавших его, словно бочку обручами. Но сверху обоих обнял Борзята, и Валуй затих, смирившись.

— Я знал, что вы, братцы, шороху вражине наведёте. — Васятка отпустил братцев с неохотой и немного с завистью. — А мы тут свово вражину вычислили.

Васятка, вымахавший за мирные четыре года, что они прожили в освобожденном Азове, в версту коломенскую, скор в движениях, светел бровями, безбород покамест, осьмнадцать ему только. По облику больше на сестрёнку похож, Красаву. Правда, лицо её после того, как в полоне побывала, шрамом наискозь испорчено. То она сама себя резанула, чтобы никакой татарин не позарился. Но все одно общее увидать можно, если приглядеться.

— Ну, хорош, потом пообщаетесь, — улыбающегося Васятку отодвинул протиснувшийся Фроська:

— Распускай, Валуй, сотню. Смотрю, раненые есть, их — до лазарету. Нехай лекари посмотрят. Остальным отдыхать до вечера. Потом сбор у Азовской стены — там Косой со своими будет. Ты, Валуйка, под его начало идёшь. Не против?

Атаман лениво пожал плечом:

— Да нет, чего против-то? Мы с Иваном турок и татар знатно били. И ещё побьём.

— Ну вот и добре. А ты пока давай в штаб. Отдыхать апосля будешь. Расскажешь, как сходили, да новые задания получишь. Там сейчас как раз все атаманы собралися.

— Это да, схожу. Только тут такое дело, дядя Фроська. Подмога с нами. Десятка три народу, мужиков да казаков. И бабы с ними. Этих-то куда?

— Из-за спин станичников наперёд выбрались несколько верхоконных, из которых Головатый сразу признал только обманчиво медлительного Пахома Лешика, атамана джанийцев, последних казаков, что в кубанских плавнях обитали. Его-то людей и ходил выручать Валуй со своей сотней. А теперь вот с собой привёл, все вызвались турка в крепости бить. Рядом с ним и другие джанийццы, из них разве что пару человек старшина видел раньше.

Недоверчиво прищурившись, Фроська подтянулся к Валую:

— Что за люди?

Валуй голоса не сдержал, услышали все:

— Знатные люди. Бились, жизни своей не жалеючи. Проверенные. Желают с нами турка лупить.

Казаки сотни дружно поддержали атамана. Гул пошёл по улице, словно народ на праздник какой собрался.

— Вот оно как… — протянул Головатый, а у самого уже улыбка до ушей. Как же, помочь пришла. Тем более из проверенных. — Ну, коли так, собирай усех новеньких и отправляй в казармы, что под крепостью. Там никто не живёт покамест. Нехай размещаются, а к вечеру мы им каши приволокем.

Валуй обернулся к пока ещё напряженным друзьям:

— Слыхали? Пахом, Герасим. Берите своих и баб. И к казармам.

Пахом крутанулся на коне, кивая народу, и пришлые казачки и мужики облегчённо выдохнули. Валуй понял: сомневались до последнего. Сразу загомонили на дальних телегах бабы, заржали понукаемые лошади. --">