Александр Дюма - Одиссея 1860 года

подставить парус всем ветрам;

Он видел по пути скалистый мыс Сигей,

Где, по преданию, стоял чертог царей,

Но парохода слишком легок ход,

И пассажир как раб на нем плывет.

Он хочет вновь узреть Сигей: еще Ионии прибой

Там славит Илион, твердя свой рык глухой,

Туда лазурная волна влекла, как борозда,

Ахейцев Агамемнона к горе Идейской на года.

Он хочет Грецию увидеть, нашу мать,

Ту, что Вергилий и Гомер не уставали воспевать,

Край солнца и искусств, нам завещавший клад

Всего великого, чем ум людской богат!

Достойный крестник, желает он ступить ногой своей

На африканский мол, построенный царем царей,

И побывать в Египте, где оазисы, чья жизнь мертва,

Еще хранят Исиды тайны и ученья волшебства,

Где мудрость спит в гробницах мумий без мозгов,

Храня для нас запасы дружественных слов;

Где сфинксы дивные преподают везде урок

Кузену, дав некогда молчания зарок!

С поэтом расставаясь, ему «Счастливо!» говорим,

Его встречая, безбрежной радостью горим!

По возвращении друзьям своим привозит он

Рассказы дивные, звучащие как сон;

Читателям — истории, которым несть числа,

Актерам — пьесы, где грусть иль радость ожила;

Итог: еще три слоя кладки сей зодчий водрузит

На пирамиду, что, видно, без вершины простоит!

Когда решит он жизнь доверить прочности ветрил,

Тот стих, что кораблю Вергилия Гораций посвятил,

Мы начертаем на его стремительной ладье

И по морю пойдем в ее кильватерной струе,

Чтоб проводить его, моля богов поэта уберечь!

К его приезду мы сочиним приветственную речь

И приготовим кубки, чтоб чествовать его средь нас

И Бога восхвалять за то, что от беды его упас!

* * *

Вот что, как уже было сказано, пожелал мне Мери, старинный друг моего сердца, наперсник моих первых поэтических мечтаний, которому за тридцать четыре года перед тем я читал стихи из «Кристины». С того самого дня мы идем бок о бок по дороге жизни, столь часто тяжкой и лишь изредка усыпанной цветами благодаря искусству, при том что ни один из нас никогда не затеняет другого, при том что тучи, проносящиеся по небу над нами, никогда не оставляют следа в наших сердцах, а грозы, грохочущие над нашими головами, никогда не вынуждают нас расцепить руки.

Итак, настал день предпринять намеченную поездку. Задержали ее обстоятельства, независимые от моей воли; целому году предстояло отделить путешествие по миру цивилизации от путешествия по миру варварства. В течение этого года я продолжал вечное дело моей жизни, более всего удивляющее моего собрата Мери: писательский труд. Я издал двадцать томов и подготовил для издания еще пятнадцать, сочинил шесть пьес, три из которых к этому дню репетируют на сцене, и вот я снова в Марселе, предоставив заботу о моем материальном благополучии и моей репутации публике, что всегда делаю с полным доверием к ней, и готовый ступить на борт шхуны, которая нисколько не похожа на корабль Вергилия, но унесет вдаль — только не тревожься, дорогой Мери! — друга не менее преданного, чем Гораций.

Но как случилось, что моя первая шхуна, построенная на Спросе греческим корабельщиком, сменилась на шхуну, построенную в Ливерпуле английским корабельщиком?

Тем, кто непременно хочет все знать, я расскажу следующую короткую историю.

Однажды я вычитал в книге Эдмона Абу, что на Спросе строят небольшие суда, сто́ящие вполовину меньше тех, что строят во Франции, и лучше, чем они, приспособленные для плавания по Эгейскому морю. Это своеобразное рекламное объявление застряло у меня в голове и никак оттуда не уходило. Я лишен пороков, но у меня есть прихоти, что обходится намного дороже! Мне захотелось иметь одно из таких небольших судов.

И потому, уезжая в Россию, я составил себе следующий маршрут: Берлин, Петербург, Москва, Нижний Новгород, Казань, Саратов, Астрахань, Дербент, Баку, Тифлис, Трапезунд, Константинополь, Афины и Сирое.

Так что вся эта длинная и долгая поездка имела, в действительности, лишь одну цель: завершиться на острове, где родился смотритель свиных стад Одиссея. Я прибыл туда в --">