Юрий Ильич Дружников - Мой первый читатель

Дружников Юрий Мой первый читатель

Юрий Дружников

Мой первый читатель

Микророман

1.

Позвонила незнакомая женщина, судя по голосу, пожилая. По имени себя не назвала, сказала, что ее муж велел со мной встретиться. Я осторожно поинтересовался, а кто, собственно, ее муж. Она ответила, что скажет потом. Пригласил ее к себе, но она отказалась: лучше на улице. На другой день мы увиделись на площади Революции возле лестницы, ведущей к ГУМу.

Была она с меня ростом, а я не маленький. Возраст неведом, лицо без краски. Из породы худощавых старух, для которых время остановилось. Под маленькими бесцветными глазами мешки: может, что с почками.

- Давайте отойдем в сторонку, чтобы не толкали,- предложил я.

- Нет, тут лучше,- твердо возразила она.- В толпе нас не так видно.

Глаза у нее бегали, и я подумал было, что у нее, может, не совсем в норме психика. Но она словно прочитала мою мысль.

- Не бойтесь, я в здравом уме. Очень даже в здравом.

- Не сомневаюсь,- я старался ее успокоить.- А в чем все-таки дело?

- Муж велел передать вам вот это,- оглянувшись, не следят ли за ней, она протянула сверток.- Конечно, лучше бы это уничтожить от греха подальше. Но он так пожелал. Боюсь я не выполнить последней его воли.

Приняв сверток, я тоже инстинктивно оглянулся.

- Да кто ваш муж-то? И сам он где?

- Умер. Неделю назад.

- Извините... А я знал его?

- Он говорил, вы вместе работали.

- Не сказал, где?

- Как же - в газете. Он был у вас цензором, то есть, я хотела сказать, уполномоченным Главлита.

- Цезарь Матвеич? Боже ты мой! Замечательный был, добрейший человек,безо всяких колебаний кривил я душой.- Все его любили.

Наверно, в голосе моем было недостаточно искренности.

- Он был абсолютно честный и порядочный,- резко сказала она.- Так получилось, что он попал в эту организацию. Не его вина.

- Конечно,- согласился я.- В общем-то, мы все занимались одним делом. А что в свертке?

- Не знаю,- ответила она.- То есть что это я несу? Знаю, разумеется: это его, ну, как бы сказать, записки.

- Воспоминания?

- Не совсем. Сперва это был его личный производственный дневник. Но после... После он говорил, что все стало смотреться иначе и что эти записи его реабилитируют перед... Она смутилась, умолкла.

- Реабилитируют?- переспросил я.

- В общем, чтобы внуки о нем плохо не думали. Поэтому приказал, чтобы вы делали с записками все что захотите. Я была против, у нас ведь дети, у них все благополучно. Мало ли что? Но дети тоже решили, как он... Что вы все вертите сверток в руках? Спрячьте в портфель!

Я послушно спрятал. Нам все-таки пришлось отойти в сторону, потому что нас толкали. У музея Ленина мы постояли еще несколько минут. Она спокойно, сказал бы, даже отстраненно (что делало ей честь) поведала о том, как закончил свои дни ее муж.

- Он хорошо умер, быстро...

Я никогда до этого не слышал, чтобы так говорили о близком человеке: "Хорошо умер".

- Как это "хорошо"?- спросил я.

- Тихо. Не мучился, как другие. Сердце - и все. Всем бы так... А вы когда это... туда?

- Уехал бы сегодня, да не выпускают.

- Выпустят!- убежденно сказала она.

- Могу я вам позвонить, когда прочитаю?

- Разве у вас имеется наш телефон?- опять встревожилась она.

- Нету, но...

- Ну,- заспешила она,- это ни к чему. Я вам все отдала. Желаю, чтобы у вас все получилось, как задумали!

Резко повернувшись, она ушла.

2.

Держась за поручень в вагоне метро, я прикрыл глаза, и передо мной возник Цезарь Матвеич Цукерман. Или Цензор Матвеич, как звала его вся редакция. Еще он был Цензор Цезарь, сокращенно Це-Це. Был также эвфемизм "Заведующий тем, чего нельзя". Некоторые звали его просто Цука. А главный фельетонист Аванесян в узком кругу величал его "наш советский Сахаров".

Цукерман был грузным, неторопливым, непременно учтивым человеком. Напоминал он главбуха. Всегда ходил в черных нарукавниках поверх коричневого пиджака. В волосатых руках держал термос, из которого наливал чай по глотку. Еще помню его раздражающую привычку то и дело подтягивать галстук под свой двойной подбородок, будто он сейчас выйдет на трибуну или готовится войти в кабинет к высокому начальству.

- Это он хочет сам себя удушить за содеянное,- ворчал Аванесян, которому доставалось от цензора чаще других.

Честили его при каждом удобном случае, за глаза, конечно. Обвиняли в том, в чем лично он был виновен ничуть не больше всех нас и многих прочих. Лицом к лицу, однако, весь штат, включая главного редактора и замов --">