Юрий Алексеевич Казарновский - Свидание

Свидание

Казарновский Юрий Алексеевич

1.

Когда она одевалась, ей на минуту показалось, что надо надеть черную траурную вуаль, но она надела шляпу самую веселую.

Шляпа была голубая фетровая с синим цветком — шелковым и удивленным.

Окаймляла ее муаровая лента с переливами всех весенне–неуловимых настроений.

И женщина, стоявшая перед трюмо, показалась себе девочкой. Она даже попыталась по–детски надуть губы. Но губы отразились в зеркале ночными и жадными.

Она провела по ним карминовой палочкой.

Потом начернила брови — тем наивным и уверенным движением, каким дети рисуют дым из трубы.

После этого женщине захотелось подумать о чем–нибудь таком же веселом, как и ее шляпа, но глаза ее наполнились слезами.

Она подошла к чемоданам.

Поезд на север отходил в 11.20, и надо было торопиться.

Слово север, мелькнувшее в ее голове, заставило женщину почувствовать, что у нее зябнут плечи, и она накинула боа.

Боа показалось вылинявшим и грустным — как будто это было всплывшее воспоминание о погибшей любимой верной собаке.

Даже украдкой погладила белый мех.

Через несколько дней она увидит его.

— Владимир, сколько на твоих часах? Может быть мои отстают?

Человек, сидевший на диване, встал и, молча поднес ей руку с часами–браслеткой.

Она посмотрела сначала на часы, потом на лицо человека. Посмотрела внимательно, как близорукая.

Часы показали 9 часов вечера, лицо — утро их любви. Теней ревности на нем не было.

Человек взял обоими руками ее голову и поцеловал в дрогнувшие губы.

Она почувствовала такой прилив счастья и теплоты, что ей стало стыдно и она обессилено отстранила его.

Ему тоже стало неловко. Он почувствовал себя вором, который крадет у человека не его, а чужие деньги.

— Лида, у тебя все уложено?

Женщина посмотрела на чемоданы.

Они стояли кожаные и холодные. Как и все дорожные вещи, они казались чужими и неприветливыми. Это были не вещи, постоянно и нежно живущие с человеком, а — неразговорчивые прохожие.

На Соловки она ехала уже во второй раз. В прошлом году она уже была у мужа на свидании.

Теперь она опять едет на этот остров чаек и сроков.

В памяти всплыло лицо мужа: заботливое, взволнованное и любящее. Но оно как–то не коснулось ее. Оно было словно под стеклом.

С утра приходило много людей.

Приходили какие–то тетки, племянницы, дяди и, неизвестно как называемые, родственники мужа.

Все они что–нибудь приносили.

Главным образом, это были сладости и теплые вещи.

Тетки охали и вспоминали «с каким вареньем любил пить чай Михаил». Дядюшки приносили табак и папиросы. Все они говорили о ее муже, как о человеке, который был, которого сейчас нет, но который, вероятно, опять будет.

Так не говорят ни о покойнике, ни о ребенке, который должен родиться.

Эти беседы действовали угнетающе и хаотично.

Муж казался трогательным, но каким–то чуть посторонним, какими выглядят в памяти очень хорошие, но уже разлюбленные люди.

На диване сидел новый человек, умевший делать ее тело блаженным и невесомым.

Она села рядом и извиняющимся движением погладила его колено.

— Ты ведь понимаешь? — спросила она.

Он утвердительно кивнул, взял ее руку и бережно поцеловал.

Поцеловал так, что ей вспомнился поцелуй отца, отправлявшего ее на экзамен.

Она взяла у него папиросу, которую он курил.

— Ты взяла свое синее платье?

Она вопросительно на него посмотрела.

— Ты как–то мне говорила, что он очень любит это твое платье — сказал он, запинаясь.

С вокзала позвонили, что билет и плацкарта уже куплены.

2.

В купе она все–таки заплакала.

Эта игра была невыносимо тяжела.

После ареста мужа, жизнь, казавшаяся изменившейся сначала, затем оказалась такой же самой, как и была: также плыли облака, также летели зеленые искры от трамвайных проводов, также туманились вечерами глаза.

Ждать мужа? Это было не по силам. Надо было ждать не год и не два. Жизнь шла, жизнь предъявляла свои требования.

Молодость являлась к женщине по ночам и говорила ей слова желанные и бесстыдные.

Потом она встретила человека, который оказался ей дорог, как мечтателю бессонница.

Она сошлась с ним. И слово «счастье» не казалось им банальным.

Но оставался муж — любящий, заботливый и хороший. Расстаться с ним, полюбив другого, до его ареста, она смогла бы, но когда он был в заключении — оставить его казалось ей преступлением.

И вот теперь ежегодно творится --">