Виктор Борисович Шкловский , Всеволод Вячеславович Иванов - Иприт

париках, вероятно, чистых.

Лучше было бы устроить в Лондоне вместо каминов хорошее паровое отопление, но англичане даже короля сами рассчитать не умеют, так что мы послали к ним Словохотова, — где уж тут отказаться от каминов!

И сидит себе англичанин в будущем Лондоне перед камином, тыкает в огонь обыкновенной медной кочергой и греет ноги.

Все как прежде.

Но не дымит труба над его коттеджем (так зовут в Англии домики для одной семьи) — дым идет по трубам далеко за город, на специальную станцию. Сосет станция со всего города дым, и нет над Лондоном ни желтого, ни черного тумана. А из дыма получается сернистый ангидрид и каменноугольный деготь, из которого делают и краски, и фенацетин, и аспирин, и… ядовитые газы для войны, чтобы еще больше разбогател Сити и чтобы все конторщики записали в книги еще бо́льшие цифры.

Самим конторщикам от этого ничего не прибавится, даже усики не отрастут от войны, — а туда же лезут, воюют.

Работает дымогарная станция в будущем Лондоне на тепле, которое приносит ей дым по трубам.

Так вот каким способом лишился Лондон одной из своих достопримечательностей — туманов.

Когда-нибудь мир освободится и от другой достопримечательности — войны.

Не будут воевать рабочие с рабочими, крестьяне будут мирно пахать свою землю, ядовитые газы будут отравлять только сусликов и саранчу, а двери на арсеналах мы заколотим крест-накрест — серпом и молотом.

Но идем дальше, — нас ждет негр. Правда, у него много времени, потому что он не спит.

Впрочем, кажется, это не тот: это самый обыкновенный негр. Он уже немолод, ему лет 60. Курчавые волосы его седы, но держится он прямо и сложен все еще хорошо — как негр: негры хорошо сложены, особенно кафры.

Нашего негра зовут Джемс Хольтен, — хорошая фамилия, негры любят выбирать для себя такие. Он служит в очень хорошем квартале Лондона: недалеко от Гайд-парка, в Мэнфере.

Здесь этот обыкновенный пожилой негр служит в очень обыкновенной должности дворецкого в доме, который когда-то принадлежал графу, а сейчас перекуплен коммерсантом, разбогатевшим на спекуляции искусственной нефтью.

Должность негра обыкновенная, но почетная: он обучает коммерсанта аристократизму.

Он следит за тем, чтобы все было, как в лучших домах.

Первоначально коммерсант хотел пригласить на эту должность одного бывшего посланника одного из признанных Антантой южнорусских правительств, но у того оказалась странная привычка оббивать сургуч с бутылок об стенку и откупоривать вино ударом в донышко.

Тогда один знаменитый профессор, научный консультант фирмы, рекомендовал на эту должность негра.

И негр пришелся ко двору. Синие, проданные вместе с домом ливреи были ему к лицу.

Он выглядел поглощенным какой-то значительной мыслью. Часто другие слуги видели его рассматривающим чей-то портрет в медальоне, на браслете.

Судомойка раз взглянула через плечо негра и увидела, что было в этом медальоне.

Там была карточка мальчика с черными курчавыми волосами и большими светлыми, как это видно было даже на фотографии, глазами.

Над этим медальоном негр часто плачет. Судомойка даже слыхала, как он говорил:

— Только ты мог бы вернуть мне сон.

В шесть часов вечера негр переодевался и уходил. Если бы кто стал следить за его фигурой в светло-песочном пальто и ботинках, то увидел бы, что Хольтен не спеша проходит через широкие лужайки Гайд-парка и, не спускаясь в тюб, идет походкой человека, которому некуда спешить, через уже опустевшее Сити, мимо башен Тауэр в Уайтчепель — квартал бедняков.

Здесь улицы становятся грязней, худые женщины с озабоченными лицами разговаривают друг с другом на углах около ларьков, торгующих баранками, сельдями и солеными огурцами, странно выглядящими в Лондоне.

Беднота живет здесь густо, у самых ворот города богачей.

Негр, не спеша и не смотря по сторонам, идет все дальше пешком, — очевидно, ему некуда торопиться.

Наконец он останавливается перед дверью с матовыми стеклами одного из кабаков, привычно входит, раздевается, не смотря на крючок, вешает на него свое пальто, надевает передник и становится за стойку.

С шести до двенадцати Хольтен наливает виски и пиво быстро говорящим и мало пьющим евреям, молчаливо пьющим белокурым рабочим и много говорящим и пьющим более всех — женам рабочих. Все пьют стоя, не задерживаясь.

Но вот наступает 12 часов. Лондон засыпает.

Неизменившейся --">