Михаил Афанасьевич Булгаков - Белая гвардия - русский и английский параллельные тексты

Александр. Grief like ours is even harder to bear when times are so bad . .. Трудно маму забывать, а тут еще такое тяжелое время... The worst is, you see, that I'd only just come home from the war and we were looking forward to straightening things out and leading a reasonable life, but now . . .' Главное, ведь только что вернулся, думал, наладим жизнь, и вот... He stopped and as he sat at the table in the half light he stared thoughtfully into the distance. Он умолк и, сидя у стола, в сумерках, задумался и посмотрел вдаль. Branches of the churchyard trees overshadowed the priest's little house. Ветви в церковном дворе закрыли и домишко священника. It was as if just out there, beyond the walls of his cramped, book-lined study was the edge of a tangled, mysterious, springtime forest. Казалось, что сейчас же за стеной тесного кабинетика, забитого книгами, начинается весенний, таинственный спутанный лес. From outside came the muffled evening hum of the City and the smell of lilac. Город по-вечернему глухо шумел, пахло сиренью. 'What can we do?' muttered the priest awkwardly. (He always felt embarrassed when he had to talk to people.) 'It is the will of God.' - Что сделаешь, что сделаешь, - конфузливо забормотал священник. (Он всегда конфузился, если приходилось беседовать с людьми.) - Воля божья. 'Perhaps all this will come to an end one day? - Может, кончится все это когда-нибудь? Will things be any better, then, I wonder?' asked Turbin of no one in particular. Дальше-то лучше будет? - неизвестно у кого спросил Турбин. The priest shifted in his armchair. Священник шевельнулся в кресле. 'Yes, say what you like, times are bad, very bad', he mumbled. 'But one mustn't lose heart . . .' - Тяжкое, тяжкое время, что говорить, -пробормотал он, - но унывать-то не следует... Then drawing it out of the black sleeve of his cassock he suddenly laid his white hand on a pile of books, and opened the topmost one at the place marked by a bright embroidered ribbon. Потом вдруг наложил белую руку, выпростав ее из темного рукава ряски, на пачку книжек и раскрыл верхнюю, там, где она была заложена вышитой цветной закладкой. 'We must never lose heart', he said in his embarrassed yet somehow profoundly convincing voice. 'Faintness of heart is a great sin . . . - Уныния допускать нельзя, - конфузливо, но как-то очень убедительно проговорил он. -Большой грех - уныние... Although I must say that I see great trials to come. Хотя кажется мне, что испытания будут еще. Yes, indeed, great trials', he said with growing certainty. 'I have been spending much of the time with my books lately, you know. All concerned with my subject of course, mostly books on theology . . .' Как же, как же, большие испытания, - он говорил все увереннее. - Я последнее время все, знаете ли, за книжечками сижу, по специальности, конечно, больше все богословские... He raised the book so that the last rays of the sun fell on the open page and read aloud: Он приподнял книгу так, чтобы последний свет из окна упал на страницу, и прочитал: 'And the third angel poured out his vial upon the rivers and fountains of waters; and they became blood.' - "Третий ангел вылил чашу свою в реки и источники вод; и сделалась кровь". Two 2 White with hoar-frost, December sped towards its end. Итак, был белый, мохнатый декабрь. Он стремительно подходил к половине. The glitter of Christmas could already be felt in the snowbound streets. Уже отсвет рождества чувствовался на снежных улицах. The year 1918 would soon be over. Восемнадцатому году скоро конец. Number 13 was a curious building. On the street the Turbins' apartment was on the second floor, but so steep was the hill behind the house that their back door opened directly on to the sloping yard, where the house was brushed and overhung by the branches of the trees growing in the little garden that clung to the hillside. Над двухэтажным домом N13, постройки изумительной (на улицу квартира Турбиных была во втором этаже, а в маленький, покатый, уютный дворик - в первом), в саду, что лепился под крутейшей горой, все ветки на деревьях стали лапчаты и обвисли. The back-gardens filled up with snow, and the hill turned white until it became one gigantic sugar-loaf. Гору замело, засыпало сарайчики во дворе - и стала гигантская сахарная голова. The house acquired a covering like a White general's winter fur cap; on the lower floor (on the street side it was the first floor, whilst at the back, under the Turbins' verandah, it was the basement) the disagreeable Vasily Lisovich-an engineer, a coward and a bourgeois - lit his flickering little yellow lamps, whilst upstairs the Turbins' windows shone brightly and cheerfully. Дом накрыло шапкой белого генерала, и в нижнем этаже (на улицу - первый, во двор под верандой Турбиных - подвальный) засветился слабенькими желтенькими огнями инженер и трус, буржуй и несимпатичный, Василий Иванович Лисович, а в верхнем - сильно и весело загорелись турбинские окна. One evening Alexei and Nikolka went out into the yard for some firewood. В сумерки Алексей и Николка пошли за дровами в сарай. 'Hm, damn little firewood left. - Эх, эх, а дров до черта мало. Look, they've been pinching it again.' Опять сегодня вытащили, смотри. A cone of bluish light burst out from Nikolka's pocket flashlight, and they could see clearly where the planking of the woodshed had been wrenched away and clumsily pushed back into place from the outside. Из Николкиного электрического фонарика ударил голубой конус, а в нем видно, что обшивка со стены явно --">