Вячеслав Яковлевич Шишков - Холодный край (Из дневника скитаний 1911 года)

моим ли   ногам сейчас прыгнет, шельма, не сядет   ли она на мое плечо, чтоб шепнуть   колдовское зверючье слово? Нет. Вдруг   круто повернулась в воздухе, и голова   ее вновь вверху, а хвост стелется по   стволу сосны, скок-скок-скок.   Опять бросает лукавый взгляд и, приняв   беспечную дразнящую позу —   лови! — она без боязни спускается   вниз, на широкий столетний пень. Вот   привстала, на дыбочках, вновь с любопытством   разглядывает меня, пришельца,   презрительно грозит лапкой, ждет.  

— Ужо-ко я ее. Ужо-ко! Где у меня ружье?!   — улыбаясь, шепчу я, плененный   игрой, как ребенок.  

Не слышит и словно не видит, но знает,   что нет ружья.   Хоркает, искоса смотрит на меня,   трет лапками плутовскую мордочку,   смеется.

  — Ага, ты так?! — не утерпел, схватил   палку, замахнулся.   Она стремглав на самую вершину и,   раскинув кивером хвост, швыряет в   меня шишкой.   Я ухаю, стучу по стволу палкой, как   баран прыгаю возле корневища:  

— Ух ты! Ух! Вот я тебя.  

Она с вершины на вершину скачет   где-то там, под облаками, и, смеясь,   задорно кричит:   — Что, взял? Ха-ха... Лови!  

«Вера такой»  

  От устья Илимпеи мы идем через непроходимую   тайгу, снегами. Снег тихий,   обильный, пушистый, настойчиво падал, падал без конца. Недавно был покров, а в иных местах сугробы в два аршина.   Верховые наши олени выбиваются   из сил. Впереди всех идет вожак, тунгус   Сенкича. Он по грудь вязнет в снегу,   в его руках пальма, он с маху ссекает   тонкие деревья, чтоб проложить путь   каравану. Мороз, а он весь мокрый, от   непокрытой головы струится пар.

Сенкича   — тунгус отменный, да, впрочем,   и все они таковы. Завяжи ему глаза, кружи   целый день тайгою, проспится, встанет   утром и без ошибки пойдет куда   надо. Ему не нужно солнце, он носит   тайное чутье путей в самом себе.   За Сенкичей идет гуськом, нос в   хвост, связка оленей — ольгоун. Верхом   на переднем олене — баба Сенкичи с   неугасимой в зубах трубкой и с ружьем   за плечами. Через седло идущего за ней   оленя перекинут берестяный кузовок с   ее годовалым сынишкой. Он орет и час   и два диким надрывистым криком. Я   подъезжаю к ней, говорю:

   — Уйми. Остановись, покорми его. 

  — Пускай гаркат,— отвечает она равнодушно,—   пускай греется.  

Когда я начинаю приводить резоны,   стыдить ее, она в ответ бросает:  

— У нас вера такой.  

Эта фраза у тунгусов всегда на языке.   Задайте Сенкиче ряд вопросов: почему   тунгусы сроду не моются? почему   боятся мертвецов? почему мужчины   носят косы? — один ответ:  

— Вера такой...  

За ольгоуном — еще и еще ольгоун, в   каждом по восемь вьючных оленей. Когда   передняя связка выбьется из сил, ее   ведут назад, в хвост каравана. А мы и   человек пять тунгусов — верхами.   Однажды в солнечный день я остановил   оленя и залюбовался нашим караваном.   Я стоял на берегу небольшой   речушки. Караван, растянувшись чуть   не на версту, ходко спускался в    долину.   Снег был голубой, мириады блесток   играли огоньками. Изжелта-белые пушистые   олени шли четкой ступью. Они   гордо несли свои густодревые рога. Вот   сгрудились на извороте — целый лес   рогов.  

— Модо! Модо! Ко! Ко! Ко! — погоняют   тунгусы оленей. 

В сумерках кончаем путь. Вот уже полыхает   огромный костер. Это расторопный   Сенкича зажег сразу три рухнувших   сосны. Разгребают снег, ставят конусообразный   чум, на землю накидывают   хвою, в средине разводят небольшой   костер. Говорливый, пересыпанный хохотом   обед из сохатины с сухарями и   крепкий сон.   Утром выхожу с географической картой   издания генерального штаба. Тот   путь, по которому мы идем, на карте —   пустое место. Человеческая нога здесь   не бывала никогда. Я шаг за шагом, поскольку   позволяют обстоятельства,   произвожу на всем пути съемку, ориентируясь   буссолью и часами.  

— Сенкича! Где мы вчера ночевали?   Покажи мне направление.  

 Он смотрит на меня удивленно и так же   удивленно, с хитринкой, задает вопрос:  

— Разве не знаешь?  

В десятый раз начинаю объяснять   ему, что мы здесь впервые, а тайга так   однообразна, что, отведи любого из нас   за сто сажен, и мы --">