Лев Маркович Вайсенберг - Младшая сестра

Книга первая Детство Баджи

Часть первая Черный город

Утро

Ветер дул с моря. Влажный воздух устремлялся на берег, смешивался с дымом заводских труб, тяжело опускался на землю, окутывал собой Черный город.

Баджи спала.

Ей снилась арба. Большие колеса катились, шурша по песку. Темя лошади было украшено бахромой из голубых бусин, арба была устлана красным ковром. И в арбе сидела она, Баджи, и никто не прогонял ее, как прогоняли обычно, когда она цеплялась за арбу водовоза, въезжавшую в заводские ворота, которые охранял ее отец, сторож Дадаш.

«Куда арба едет?» — никак не могла понять Баджи.

— Вставай, вставай, дочка! — услышала она сквозь сон голос отца, почувствовала толчок в спину.

Баджи хотела встать, но голова ее была тяжела, тело разбито. Так бывало нередко на исходе тех летних ночей, когда в раскрытые окна проникал влажный воздух, насыщенный дымом, чадом, испарениями. Случалось, он доводил детей до обморока и удушья.

Пересилив себя, Баджи приподнялась. Сидя на ветхой подстилке у двери, она протерла отекшие, слипшиеся глаза. Они у нее были карие, ресницы — ровные и густые, как щеточки, брови у висков чуть загибались вверх. Запустив пальцы в копну иссиня-черных волос,

Баджи пыталась их расчесать, но жесткие сбившиеся волосы не поддавались. Впрочем, она не упорствовала: каждое утро причесываться и умываться — стоит ли? С одеждой тоже не пришлось долго возиться — Баджи осталась в той же рубашке, в той же юбчонке, в которых спала.

Баджи осмотрелась. Пуст угол брата — брат в школе. Пуст угол отца — отец у ворот. И хотя девочка не взглянула назад, в третий угол, она знала, что там мать.

— Дай пить! Жарко… — послышался голос матери.

Баджи принесла из кухни ковшик воды. Сара жадно потянулась к нему, но едва хлебнув, сплюнула на пол.

— Мертвая вода! — сказала Сара, покривившись. — Ты что принесла мне, дура? — накинулась она на дочь.

Баджи сообразила: кто-то переставил на кухне ведра, и второпях она зачерпнула из чужого ведра с опреснен ной морской водой; воду эту, хотя и годную для питья, но безвкусную, многие не пили, считая «мертвой» — вредной. Баджи вновь побежала на кухню и зачерпнула из другого ведра.

Взявшись за ковшик обеими руками, не отрываясь пила Сара. Капли воды стекали с краев ее губ на колени.

— Хорошая вода! — промолвила Сара, переводя дух, и протянула дочери пустой ковшик.

Это была вода из окрестных колодцев, из почвы, загрязненной отбросами.

— Укрой меня, здесь холодно… — сказала Сара, откидываясь на подстилку.

Баджи укрыла мать одеялом. Оно было ветхое, грязное, как, впрочем, все в комнате. Сара съежилась, ушла под одеяло. Веки ее сомкнулись.

«Неужели ей холодно? Может быть, просто не хочет работать и притворяется», — размышляла Баджи, с любопытством разглядывая мать.

Лицо Сары было желто. Глаза глубоко запали. Прямой ровный нос заострился, волосы, некогда густые и непокорные, как у дочери, теперь поредели, обвисли. А ведь Баджи хорошо помнила время, когда мать была здоровая и веселая.

Нет, нет — Сара не притворялась.

Несколько лет назад в лужах, канавах, гниющих отходах заводов свила себе гнездо малярия, неведомая здесь прежде. Теперь все чаще можно было встретить людей с желтыми, высохшими лицами, с бескровными губами, с лихорадочным блеском в глазах. Не пощадила малярия и Сару — целыми днями лежала больная Сара на подстилке возле окна.

Сидя на рваном паласе подле матери, Баджи мастерила из глины и палочек куклу. Но вскоре это наскучило ей. Она обвела глазами комнату — грязные стены со следами насекомых, закопченный потолок, щелистый пол. Все было знакомо ей здесь, в этой бедной комнате, где по приказу отца сидела она изо дня в день подле больной. Баджи пыталась развлечься — обводила пальцем поблекшие от времени узоры паласа, воображая: вот верблюд, вот осел, вот старая женщина…

Сколько времени просидела Баджи подле матери — час, два часа, может быть целое утро? Об этом Баджи не думала. Она лишь старалась не разбудить мать, так как, бодрствуя, мать была неутомима в просьбах и жалобах. Но сейчас глаза Сары были закрыты, тонкие бледные губы сжаты, и даже мухи, ползавшие по лицу, не могли ее разбудить. Ах, --">