Валентин Петрович Катаев , Василий Семенович Гроссман , Константин Михайлович Симонов , Алексей Николаевич Толстой , Борис Николаевич Полевой , Всеволод Вячеславович Иванов , Виталий Александрович Закруткин , Георгий Иванович Соловьев - Рассказы о русском характере

равновесие и упал. Второй часовой рассмеялся и сказал:

– Эх ты, Ваня!

Нельзя было понять, молоды они или стары, лица их заросли бородами, говорили они медленно, движения их были осторожны, как у слепых.

– Пожевать ничего у вас нет, а, женщины? – спросил тот, что неудачно помогал Марье Игнатьевне.

Второй сразу же перебил:

– А хоть бы и есть – товарищу Костицыну сдадут, он сам уже разделит.

Женщины молча всматривались в них. Старик, поднимая лампу, освещал высокий свод подземного шахтного двора.

– Ничего, – бормотал он, – крепь держит, крепь такая – дай бог здоровья, на совесть ставили.

Один из часовых остался у ствола, второй пошел проводить делегаток к командиру.

– Где вы тут помещаетесь? – спросил старик.

– Да вот тут за воротами, направо вниз коридор, там и сидим.

– Нешто это ворота? – удивленно сказал Козлов. – Это же вентиляционная дверь. На первом уклоне…

Часовой шел рядом с ним. Женщины шли следом.

Возле вентиляционной двери стояли два пулемета, направленных на шахтный двор. Пройдя еще несколько метров, старик приподнял лампу и спросил:

– Спят, что ли?

– Нет, это покойники.

Старик посветил лампой на тела в красноармейских шинелях и гимнастерках. Их головы, груди, плечи и руки были перевязаны ржавыми от старой, сухой крови бинтами и тряпками. Они лежали один подле другого, тесно прижавшись друг к другу, словно греясь. На некоторых были ботинки с вылезшими концами портянок, двое были в валенках, двое – в сапогах, один – босой. Глаза их запали, лица поросли щетиной, но не такой густой, как у часового.

– Господи, – тихо говорили женщины, глядя на покойников, и крестились.

– Пошли, чего стоять! – проговорил часовой.

Но женщины и старик смотрели на тела, с ужасом вдыхали запах, шедший от них. Потом они пошли дальше. Из-за угла коренного штрека слышался негромкий стон.

– Здесь, что ли? – спросил старик.

– Нет, это госпиталь наш, – ответил часовой.

На досках и сорванных вентиляционных дверях лежали трое раненых. Подле них стоял красноармеец и подносил ко рту одного котелок с водой.

Двое лежали совсем неподвижно, не стонали. Старик посветил лампой на них.

Красноармеец с котелком спросил:

– Откуда, что за народ?

И, поймав напряженные взгляды женщин, обращенные к неподвижно лежащим, успокаивающе добавил:

– Скоро кончатся, часика через два так.

Раненый, пивший воду, сказал тихо:

– Мамаша, рассолу бы из кислой капусты.

– Да мы депутация, – сказала Варвара Зотова.

– Какая такая, от немцев, что ли? – спросил санитар.

– Ладно, ладно, – перебил часовой, – командиру все расскажете.

Раненый сказал Козлову:

– Посвети-ка, дед, – и, икнув откуда-то из самого нутра, приподнялся, откинул полу шинели, прикрывавшую развороченную выше колена ногу.

– Ой, батюшки мои! – вскрикнула Нюшка Крамаренко. – Ой!

Раненый тем же тихим голосом говорил: «Посвети-ка, посвети». И все приподнимался, чтобы лучше рассмотреть. Он смотрел спокойно и внимательно, разглядывая ногу свою, как чужой, посторонний предмет, не веря, что это мертвое, гниющее мясо, чугунно-черная, охваченная гангреной кожа являются частью живого, привычного ему тела.

– Ну вот, видишь, – сказал он укоризненно, – черви завелись и шевелятся. Я говорил командиру – зачем мучиться было со мной, оставили бы наверху, я бы гранаты мог бросать, а там бы пристрелил сам себя. – Он снова посмотрел на рану и недовольно сказал: – Так и ходят, так и ходят.

Часовой сердито сказал ему:

– Не тебя одного тащили, с этими двумя, – он показал на лежащих, – четырнадцать человек покойников.

Нюшка Крамаренко сказала:

– Чего же вам здесь мучиться, поднялись бы на-гора, там хоть в больнице обмоют, повязку сделают.

Раненый спросил:

– Кто ж, немцы? Нехай тут меня живым черви съедят.

– Пошли, пошли, – сказал часовой, – нечего здесь, гражданки, агитацию разводить.

– Постой, постой, – сказала Марья Игнатьевна и начала вытаскивать из-за пазухи кусок хлеба. Она дала хлеб раненому. Часовой протянул руку с автоматом и властно, сурово сказал:

– Запрещено. Каждая кроха хлеба, которая в шахте, поступает к командиру для дележа. Пошли, пошли, гражданки. Нечего.

И они пошли дальше, мимо госпиталя, где стоял уже запах смерти, такой же, как в мертвецкой, в которой они были несколько минут назад.

Отряд расположился в выработанной печи на первом западном штреке восточного уклона шахты. На штреке стояли пулеметы, имелось --">