Франц Николаевич Таурин - Путь к себе

хлестнуло:

«Толик, иди спи, сынок…» Полный порядок! Отца выгнала, сына спать уложила. Приходи, дружок, будешь мой муженек! Неспроста говорила: «Если сын, Толиком назовем». Раззява! Промолчал… Ух, змея!.. А ведь как обнимала, как миловала…

И словно услышал ее руки на своих плечах… И вспомнилось все, что было… вспомнил, какой ошалело счастливый ходил он, не чуя под ногами земли… Фиса… Фиска!.. Золотинка сероглазая… Но тут же, отодвигая ее, встала перед глазами заливисто хохочущая Варька, белозубая, с полными, сочными губами и всей своей особой броской статью. «А я не единоличница… Кто со мной, тот и мой!» И тоже обвила шею жадными своими руками…

«Все они как кошки… всем одна цена… Ох, Лешка, Лешка! Раскорячила тебя жизнь, мозги набекрень, пятки спереди…

А теперь куда?.. Тут пнем сидеть или, как бездомному псу, петлять по улицам… Можно и вернуться, сидор там остался, надо же его взять. Пожрать хоть с дороги… Не пойду. Там место без хозяина застолбили… Хоть бы Варька под рукой. И той нету… Польстилась, пучеглазая, на теплое местечко, осталась на базе… Сманил начальничек…»

Алексей мотнул головой, стряхивая трудные мысли, как отряхивается вылезший из воды пес.

Поднял голову и обомлел.

Над полого волнистым гребнем горной гряды занималась заря. Высветилась узкая полоса в ладонь шириной и длиною в полнеба. Словно раскаленная до оранжево-красного свечения длинная-длинная металлическая пластина отсекла небосвод от грешной земли. В огнедышащем накале обуглились стволы и кроны вереницей протянувшихся сосен, и их аспидно-черные силуэты врезались в свеченье зари непонятными буквами какого-то неведомого языка… Белесое небо плавилось в жарком свете зари, и прозрачная голубизна поднималась ввысь, расчищая путь к солнцу…

Вот и ночь прошла. Веселая ночка!..

Нудное до тошноты чувство злой тоски, прошпигованное досадой на себя и обидой на весь мир, прорвалось вспышкой ожесточенного отчаяния.

«Ну и что теперь?.. Головой в воду?.. Да катись они все (кто они?) к растакой матери!..»

Скрипнул зубами. Рванул ворот гимнастерки. Солдатская пуговица, намертво пришитая еще Варькой, сдюжила. И от этого еще сильней захлестнула злоба.

Рывком вскочил.

«Да что я без них, пропаду? Хватит! Рано хороните Алексея Ломова! Не на таковского нарвались!»

И чтобы доказать самому себе, что все это ему трын-трава, что может он взять себя в руки, одернул гимнастерку, тщательно разгладил ее под ремнем и пошел твердым шагом, не давая себе сорваться на бег.

А куда пошел, про то он сам знает.

Над дорогой, проложенной по дну распадка, нависли, прострочив крутой склон, три разноцветных ряда двухквартирных щитовых домиков.

Алексей остановился, задрав голову.

Взгляд против воли упирался во второй справа в нижнем ряду небесно-голубой коттеджик. Но сюда ходу не было. Оттуда убежал он несколько часов назад.

Алексей торопливо, словно боясь передумать, зашагал по дороге. И, только поравнявшись с последним домиком, остановился и снова поднял голову.

Теперь смотрел на крайний в верхнем ряду домов. Окрашенный в темно-зеленый цвет, он был едва заметен на густом фоне обступившего поселок леса.

В этот дом он знал дорогу и нашел бы ее и не глядя.

Только надо ли идти?..

Бывал он там не раз. У Клавы Рудых, которую все на стройке звали «магазинной Клавкой» — она работала продавцом в первом и пока единственном магазине поселка, — всегда можно было разжиться поллитровкой. Не каждому, конечно. Но ему — Лешке Ломову — отказа никогда не было. Клава всегда была ему рада. Никогда он у Клавы не задерживался, будто не замечал ее откровенных взглядов и не понимал намеков, сказанных как бы шутя.

Она и сейчас его примет…

Он уже сейчас видел изумленно-радостную улыбку на смуглом цыгановатом ее лице.

Она будет ему рада. А он?.. Он тоже будет рад этой нечаянной встрече?..

Раздумывал недолго. Махнул рукой:

«Да что я, в монахи записался?»

Шел ходко, не замечая крутизны подъема. Только миновав вторую улочку, сбавил шаг. Еще подумает, торопился к ней.

Клава открыла не сразу.

После третьего стука спросила:

— Кто там?

Отозвался лихо-весело:

— По стуку не узнаешь?

— Ты, Вася?

— Алексеем раньше звали.

Тут же открыла дверь. Встала на пороге босая, в полосатом халатике. Правая щека затекла краснотой, — видать, как легла, так и не поворачивалась на другой --">