Франц Николаевич Таурин - Путь к себе

другого.

В приемной все смолкли, невольно прислушиваясь.

— …стройку под удар! Авантюра!

— Сидеть сложа руки хуже всякой авантюры!

— Надо же думать, перед тем как говорить! Большая вода ушла!

— Вода еще будет. А дороги нет! И не будет!

— Никто не позволит рисковать уникальным оборудованием!

— На черта нам позволение! Елисей Назарович, давайте еще раз спокойно. Вот промеры, вот прогнозы на июнь…

Рокот басов в кабинете стих. Ожидающие в приемной вернулись к прерванным разговорам. Худенькая девушка с немодной гладкой прической снова застучала на машинке.

Никто не обращал внимания на молча сидевшего Алексея. Он примостился в углу, наполовину скрытый от глаз стоячей, сваренной из отрезков круглого железа вешалкой, на которой висело полосатое зебрового цвета пальтецо машинистки и длинный задубелый брезентовый плащ с оттопыренным капюшоном.

За два года много новых людей появилось на стройке. Никто из ожидавших приема не знал Алексея Ломова, и это избавило его от ненужных вопросов и трудных ответов.

Машинистка Тоня, которая должна была помнить Алексея еще по прежней стройке, видно, не решалась заговорить с ним на людях, и ничто не отвлекало его от собственных тяжелых раздумий.

Он просидел на берегу, пока по тропке над обрывом не потянулись в карьер рабочие утренней смены. Больше всего страшась встречи с Анатолием Груздевым, экскаватор которого выбирал внизу под откосом выемку для левобережной врезки, Алексей поднялся и, далеко обходя всех идущих навстречу, ушел в лес. Слонялся там, дожидаясь начала работы в управлении строительства, хотя комары и особенно разбуженная солнцем мошка донимали до слез.

Он находился в состоянии того совершенного смятения, в котором невозможно даже мысленно отыскать выход из мрака той пропасти, куда сбросил сам себя.

Он все передумал, все перебрал в мыслях…

…То он шел с повинной к ней, к Фисе, понимая, как ни пытался ожесточить себя против нее, что во имя прошлого, всего того радостного и светлого, что у них было, во имя их сына она не оттолкнет его. Единственным упреком будет грустная усталая улыбка на ее до боли родных, раньше времени поблекших губах… И когда уже готов был сделать шаг по той дороге, которую только что прошел в мыслях, удерживал себя и заставлял повернуть в другую сторону, потому что на пороге небесно-голубого коттеджика встречал его самый лучший друг Толя… Толечка Груздев…

И тогда он снова рвался туда, к знакомому порогу, но уже с яростью в сердце, испытывая торжествующую боль и ужас восторга от сознания своей решимости стать мстителем, сразу и судьей и палачом… И тут же останавливал себя горькой усмешкой над собственным бессилием. Бессилием, вызванным страхом от одной мысли поднять руку на нее…

…То бежал — уже в третий раз — на крутой откос берега, туда, где один шаг в ревущую пустоту мог мгновенно избавить его от всех терзаний, разом положив конец всему… Такой исход был особенно заманчив. Так доказал бы он не только всем, но и ей, прежде всего ей, как она была неправа, как она была виновата перед ним. И это доказательство нельзя было бы уже ни опровергнуть, ни оспорить…

Так метался он от порога своего — когда-то своего! — дома до опасной кручи берега, не покидая крохотной полянки, вдоль и поперек исхоженной его ошалелыми от усталости ногами…

И все это время он знал, что пойдет только в одно место, только к одному человеку…

И вот он пришел, сидел и терпеливо ждал нелегкого, нет, не просто нелегкого, а трудного, очень трудного разговора…

На разговор с сердитым человеком, только что кричавшим там за обшитой кошмою дверью, идти было, может быть, труднее, чем решиться на самую отчаянную блажь, из тех, что лезли этой неспокойной ночью в его расхристанную душу. Но он знал, даже не столько знал, как ощущал, — только этот человек может спасти его от самого себя.

Потому что он верил в этого человека. Верил куда больше, чем в самого себя.

В кабинет входили люди и выходили вскоре. Долго за дверью, обитой рыжею кошмой, никто не задерживался. Но на смену побывавшим там и покидающим приемную приходили все новые и новые.

Алексей терпеливо ждал.

Тоня подошла к нему.

— Вы к Елисею Назарычу?

Алексей угрюмо мотнул головой:

— К нему.

— Велел прийти?

— Не велел.

Тоня понимающе кивнула и снова уселась за машинку. Когда вышел очередной посетитель, Тоня --">