Алла Федоровна Бархоленко - Сколько стоит песня

Сколько стоит песня

РАДУГА В СТАРОМ САРАЕ

Горы. Лес. Солнце в высоком небе. Серая деревенька, как некрасивая девка, накинула на плечи яркий плат огородов. За обдутым восточными ветрами елтышем крепко стоит большеглазый дом мастера Ильи Федоровича Варфоломеева. Широкими окнами своими и тем, что стоит в уединении, дом отличается от остальных. Илья Федорович строил его сам, неторопливо и любовно. И хоть было это давно, дом крепок, как медведь-трехлеток. Пологие горы и простор неба. И вокруг зеленый шум тайги.

В доме пахнет мытыми полами и лекарством. Илья Федорович отводит руку жены с таблетками, говорит тихо:

— Не мешай, мать… Помирать буду.

— Может, подождал бы, отец? Дай к окошечку пододвину тебя. Небо-то нынче лазуритовое.

— Нет, Анюта. Трудно веки держать. А камень лазурит и с закрытыми глазами вижу…

Илья Федорович лежал вытянувшись, большой, костлявый. Тонкие, узловатые пальцы, пропитанные каменной пылью, чуть подрагивали, словно протестовали против непривычного покоя, словно хотелось им что-то сделать напоследок.

Кто-то прошел мимо окна. У крыльца неохотно тявкнул Полкан и уступил чужому дорогу — от старости пес стал относиться к людям снисходительно.

— Кто идет? Не Серафим ли? — с надеждой спросил старик.

Серафим был их сын, последыш, рыжекудрый, буйный и пьющий. Остальные сыновья погибли в войну.

— Нет, чужой кто-то… — вздохнула Анна Назаровна.

— Помереть не дадут, — проворчал Илья Федорович. Однако приоткрыл глаза и посмотрел на дверь.

Чужой вошел. Был он молод. Не то, чтобы парень, но и не мужик еще.

— Мастер, Илья Федорович, здесь живет? — спросил он. Заметив больного, принизил голос.

— Здесь-то здесь, — ответила ему Анна Назаровна, — да плох он. Отходить собрался.

— Как — отходить?! — и не понимая, и уже догадываясь, шепотом воскликнул человек. Почти подбежал к постели, хотел сказать что-то. Посмотрел на сложенные руки на груди и не сказал.

— Пошто тебе мастер? — не открывая глаз, спросил Илья Федорович.

— Учиться хотел… — слова сказались неохотно, и скользнула в них наивная обида оттого, что невыполнимо желание.

Сложенные руки мастера зашевелились. Из-под морщинистых век взглянули и белесые вроде, и голубые сразу глаза. Смотрели неподвижно, непонятно как. Закрылись.

— А ты — кто? — спросил старик.

Молодой человек перевел взгляд на окно. Там к самому дому подступали таежные ели. И грибы, наверно, тоже под окошком растут. Ну, как скажешь о том, кто он, если он и сам толком не знает этого. Да и что можно сказать? Что не помнит родителей, что и фамилия у него — Найденов? Или что ему скоро двадцать пять и что был он почтальоном, трубочистом, столяром, механикой на обском катерке, что мотало его по стране от Калининграда до Сахалина? Что на земле миллионы дорог и что каждая по-своему хороша, но которая-то из них — единственная? Он почувствовал, что она где-то близко, когда бродил с геологами и поднял в горах несколько ярких камней. Любовался камешками, как ребенок, а геологи добродушно сыпали к его ногам новые сокровища. Как сказать о том, что камень заинтересовал его? И о том, как радовался, когда поступил на гранильную фабрику, как послали его в техникум, как весело учился вытачивать овальные броши из халцедона, потом вернулся на фабрику, и засосала его тоска, потому что брошки оставались брошками и тогда, когда камень хотел быть чем-то другим — фабрика гнала план. И как ушел он оттуда, охотником бродяжил по тайге, стал даже старателем, но прикипело сердце к цветным камешкам, и попробовал резать самостоятельно. Получилась дрянь, отдал мальчишкам на забаву. И опять тянулся в тайгу за камнем, опять резал и опять выбрасывал. Так разве расскажешь об этом, да еще сходу, да еще если человек умирает. И на вопрос, кто он, — он ответил:

— Алексей…

— Из города?

— По всякому было.

Старик молчал.

Алексей догадался, что молчание нужно старику, чтобы набраться сил для новых слов. Ждал.

— Про меня узнал — от кого?

— Краевед наш сказал… Анисимов.

— Григорьич?

— Он.

--">