Михаил Михайлович Зощенко - Личная жизнь

ходит.
— Здравствуйте,— говорю.
— Здравствуйте.
— Интересно,— говорю,— действует ли тут водопровод?
— Не знаю,— говорит.
И сама в буфет. Я за ней. Ходит она по буфету и на
стойку смотрит. А на стойке блюдо. На блюде пирожные.
А я этаким гусем, этаким буржуем нерезаным вьюсь вок­
руг ее и предлагаю:
— Ежели,— говорю,— вам охота скушать одно пирожное,
то не стесняйтесь. Я заплачу.
— Мерси,— говорит.
И вдруг подходит развратной походкой к блюду и цоп с
кремом и жрет.
А денег у меня — кот наплакал. Самое большое, что на
три пирожных. Она кушает, а я с беспокойством по карманам
шарю, смотрю рукой, сколько у меня денег. А денег — с гуль­
кин нос.
Съела она с кремом, цоп другое. Я аж крякнул. И молчу.
Взяла меня этакая буржуйская стыдливость. Дескать, кавалер,
а не при деньгах.
Я хожу вокруг нее, что петух, а она хохочет и на компли­
менты напрашивается.
Я говорю:
— Не пора ли нам в театр сесть? Звонили, может быть.
А она говорит:
— Нет.
И берет третье.
Я говорю:
— Натощак — не много ли? Может вытошнить.
А она:
— Нет, — говорит, — мы привыкшие.
И берет четвертое.
Тут ударила мне кровь в голову.
— Ложи,— говорю,— взад!
А она испужалась. Открыла рот, а во рте зуб блестит.
А мне будто попала вожжа под хвост. Все равно, думаю,
теперь с ней не гулять.
— Ложи,— говорю,— к чертовой матери!
Положила она назад. А я говорю хозяину:
— Сколько с нас за скушанные три пирожные?
4

А хозяин держится индифферентно — ваньку валяет.
— С вас,— говорит,— за скушанные четыре штуки столь­
ко-то.
— Как,— говорю,— за четыре?! Когда четвертое в блюде
находится.
— Нету, — отвечает, — хотя оно и в блюде находится, но
надкус на ем сделан и пальцем смято.
— Как,— говорю,— надкус, помилуйте! Это ваши смеш­
ные фантазии.
А хозяин держится индифферентно — перед рожей руками
крутит.
Ну, народ, конечно, собрался. Эксперты.
Одни говорят — надкус сделан, другие — нету.
А я вывернул карманы — всякое, конечно, барахло на пол
вывалилось, народ хохочет. А мне не смешно. Я деньги счи­
таю.
Сосчитал деньги — в обрез за четыре штуки. Зря, мать
честная, спорил.
Заплатил. Обращаюсь к даме:
— Докушайте,— говорю,— гражданка. Заплачено.
А дама не двигается. И конфузится докушивать.
А тут какой-то дядя ввязался.
— Давай,— говорит,— я докушаю.
И докушал, сволочь. За мои-то деньги.
Сели мы в театр. Досмотрели оперу. И домой.
А у дома она мне и говорит своим буржуйским тоном:
— Довольно свинство с вашей стороны. Которые без де­
нег — не ездют с дамами.
А я говорю:
— Не в деньгах, гражданка, счастье. Извините за выра­
жение.
Так мы с ней и разошлись.
Не нравятся мне аристократки.
1923

СТАКАН

Тут недавно маляр Иван Антонович Блохин скончался по
болезни. А вдова его, средних лет дамочка, Марья Васильевна
Блохина, на сороковой день небольшой пикничок устроила.
И меня пригласила.
— Приходите,— говорит,— помянуть дорогого покойника
чем бог послал. Курей и жареных утей у нас,—говорит,—не
5

будет, а паштетов тоже не предвидится. Но чаю хлебайте
сколько угодно, вволю и даже можете с собой домой брать.
Я говорю:
— В чае хотя интерес не большой, но прийти можно.
Иван Антонович Блохин довольно,—говорю,—добродушно ко
мне относился и даже бесплатно потолок побелил.
— Ну,— говорит,— приходите тем более.
В четверг я и пошел.
А народу приперлось множество. Родственники всякие.
Деверь тоже, Петр Антонович Блохин. Ядовитый такой мужчи­
на со стоячими кверху усиками. Против арбуза сел. И только
у него, знаете, и делов, что арбуз отрезает перочинным ножом
и кушает.
А я выкушал один стакашек чаю, и неохота мне больше.
Душа, знаете, не принимает. Да и вообще чаишко неважный,
надо сказать,— шваброй малость отзывает. И взял я стакашек
и отложил к черту в сторону.
Да маленько неаккуратно отложил. Сахарница тут стояла.
Об эту сахарницу я прибор и кокнул, об ручку. А стакашек,
будь он проклят, возьми и трещину дай.
Я думал, не заметят. Заметили, дьяволы.
Вдова отвечает:
— Никак, батюшка, стакан тюкнули?
Я говорю:
— Пустяки, Марья Васильевна Блохина. Еще продержится.
А деверь нажрался арбуза и отвечает:
— То есть как это пустяки? Хорошие пустяки. Вдова их в
гости приглашает, а они у вдовы предметы тюкают.
А Марья Васильевна осматривает стакан и все больше рас­
страивается.
— Это,— говорит,— чистое --">