Татьяна Викторовна Тихонова - Глаза-окна (СИ)

Старик шёл по коридору со стаканом чая, придерживал его качающийся в подстаканнике. "Теперь не делают таких стаканов, как раньше. Нет, не делают. Подстаканник есть, а стакана нет. Эх, жизнь пошла".

  Длинный коридор коммунальной квартиры тянулся в темноту. Лампа возле его двери давно перегорела. "Конечно, её никто мне не заменит. Надо собираться в магазин. А это лестница. Две. Нет, даже три. Кто нынче вспомнит, что ступеньки тоже растут. Они с каждым годом всё круче, вырастают прямо под ногами. Нет, отвратительные нынче пошли ступеньки. То ли дело раньше. Их было в два раза меньше".

  Он вошёл в свою комнату. Вещи громоздились вокруг горами. Ящики, шкафы, диван на шкафу. Стол. На столе четыре узла не помню с чем, от ящика стола смердит. Наверное, сдохла крыса, но не добраться туда никак. Пусть себе покоится с миром тварь. Он её знал. Она приходила к нему к ужину. Сидела напротив, скрестив лапы на животе, поднималась и вынюхивала, что он ест. Получала кусок и уходила. Он давно её уже не видел.

  Старик лёг на ветхий, продавленный диван. Из шкафа по левой стене вышел он сам, молодой. Старик с тоской впился глазами в это лицо, самоуверенное и родное. Парень присел на табуретку и прикурил, разогнал дым рукой. Положил ногу на ногу, качнул ногой в туфле на толстой платформе. Тряхнул длинной чёрной гривой.

  - А я в прошлый раз дверь не смог открыть, - сказал старик, рассмеявшись заискивающе. - Думал, что сломалась штуковина. Это я, Володя, на свалке, что за городом, у завода нашёл. Стоит себе шкаф. Ну, думаю, в хозяйстве пригодится. Насилу выкопал, в землю гад врос. Еле до дома доставил, пришлось трёшник Сергеичу отдать. Чего ты как битник вырядился-то? В нашей семье гусары были, офицеры. А ты... иэээх.

  - Я припёр дверь-то, Владимир Алексеевич, с той стороны, - парень усмехнулся, - а то зачастил ты. Я прямо в депрессию впал. Ну, как ты думаешь, себя, девяностолетнего, каково каждый день перед собой видеть?

  - Ишь ты, припёр. Я, может, в детство впасть желаю безвозвратно, а ты, значит, припёр.

  - Ты в детство впадёшь, а мне что делать, подумал?

  - А чего мне про тебя думать? Сам о себе думай, Володя. Мне бы вот лампу. Спроси у Катеньки. У неё всегда в запасе были. А мне идти невмоготу.

  - Спрошу, отчего не спросить. Ну, бывай, Владимир Алексеевич. Повидались.

  - Бывай, Володя. Даже чаю старику не принёс в гостинец, порадовать. Недалеко здесь. Совсем ты меня не любишь.

  - Сам ты себя не любишь.

  Парень вошёл в шкаф и закрыл за собой дверь.

  Старик скрестил руки на груди. Улыбнулся девушке, смотревшей на него с тусклого рисунка. Старик сказал, привычно обращаясь к портрету:

  - Приревновал Володька, Катенька. Как есть приревновал. Разве ж мог я спокойно смотреть, как вы в спаленку с ним уходите. Потом он тебе что-то шепчет, ты, слышу, улыбаешься. Ему улыбаешься. А то ведь я, я, Катенька. Увидел он как-то, как я на тебя смотрю. Вот и припёр дверь за мной. Как я за эти годы стосковался. Я скучал, ну, зачем ты к Протасову, хомяку этому, ушла от меня. Всё тебе комнатка наша не нравилась. Комнатка, как комнатка. Ну, а теперь-то я и сам не хочу. Зачем мне тебя старухой видеть. Это как лестницы старые. Видеть их не могу. Не взобраться, не спуститься. И щербатые, тоска одна.

  Старик закрыл глаза. Вздрогнул нехорошо, вскинулся с хрипом и застонал. За грудь схватился. Застучал быстро-быстро кулаком в стенку.

  - Синусоида Арнольдовна... Зинаида... - захрипел, - Зинка, помираю я, однако... Зинка...

  Его тускнеющие глаза уставились на дверь. "Худющая как галка... чёрная как палка... Зиночка... только приди... всё прощу", - выл он безгласно.

  Зинаида вошла, кутаясь в пуховую шаль, посмотрела на соседа поверх очков в роговой оправе. Глаза её тревожно метнулись по его беспомощной фигуре, растопырившейся нелепо на диване, по руке, прижатой к сердцу. Соседка быстро развернулась и вышла, тут же раздался её изумительно поставленный учительский ор на всю коммунальную квартиру:

  - А я вам

--">