Андрей Михайлович Турков - Что было на веку... Странички воспоминаний

видимо, наших первых об­щих месяцев: «Весна. Работать не хочется. Где ты? Ах!!!»

Весной 1967 года после тяжелейшего спазма мозговых сосудов мы жили у вышеупоминавшихся Ждановых, попросивших на время их отсутствия «постеречь» пахринскую дачу. На нашем попечении оставалась и огромная южнорусская овчарка Вега. Хозяева постара­лись нас ей «представить» и «отрекомендовать», тем не менее Нина побаивалась этой мощной громадины.

Стоял непривычно жаркий май. Я ставил на большом жданов­ском участке в тень под елками раскладушку для Нины. Поначалу Вега располагалась поодаль, но постепенно расстояние, отделявшее ее от болящей, все сокращалось и сокращалось. А та, слегка окрепнув, порой уже пересаживалась в стоящее рядом кресло.

Однажды кто-то пришел нас навестить, Нина поднялась навстре­чу, оставив на ручке кресла начатую конфету, и тут Вега потихоньку подошла и слизнула ее. Очень мы веселились, обнаружив пропажу!

Совсем запанибрата с Вегой так и не стали, уж больно была гроз­на и независима. Следующей зимой она занемогла и даже не выхо­дила из конуры. Я обеспокоился и сунулся туда с миской еды. Но тут Вега осторожно, однако «со значением» ухватила мою руку своими внушительными челюстями...

Однако, когда той же зимой мне рано утром потребовалось пое­хать в Москву, стук захлопнувшейся калитки разбудил Вегу, она вы­бежала вслед и, видимо, решив, что осталась в одиночестве, завы­ла так, что Нина выскочила на крыльцо еле одетой, чтобы ее оклик­нуть и успокоить.

Она тем более сочувствовала Веге, что сама с годами все более тяготилась моими отлучками. Возвращаясь и еще даже толком не за­крыв отпертую дверь, я почти всегда слышал ее обрадованный го­лос.

Теперь меня встречает тишина...

Не нагляжусь на фотографию совсем молодой, еще до нашей встречи Нины. Знать не знаю, к кому было тогда обращено это ми­лое, нежно улыбающееся лицо. Но теперь-то оно вроде смотрит на меня и вызывает в памяти давние строки Инны Гофф:

Боюсь, что не выдержишь ты и заплачешь, —

И я улыбаюсь тебе...

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Мои товарищи во тьму

Уходят друг за другом быстро,

Как в темный люк парашютисты —

По одному, по одному.

Юрий Разумовский (сам теперь уже ушедший)

Друзья, давайте видеться почаще!

Константин Ваншенкин

Когда я начал потихоньку «кропать мемуары», как было сказано в давних стихах Кости Левина, то думал назвать их «Тополиный пух» и предпослать им следующее вступление:

«Лето 1945 года. Госпиталь в приволжском Камышине.

Постепенно выздоравливаешь, приноравливаешься к своему но­вому положению, и горечь увечья, температурные вспышки, не­взрачность обстановки (по ночам в палату захаживают крысы, могут и днем повстречаться тебе в каком-нибудь укромном уголке), — все перекрывается ощущением возвращения к жизни, да еще отныне — мирной, ее обещаниями, ее дразнящими воображение маревами бу­дущего.

И вот уже кажешься себе взаправдашним поэтом и вместо днев­ника записываешь что-то вроде:

А дни — как тополиный пух,

Неясный, теплый, летний снег.

Подставь ладонь свою, и пусть

Пушинки подплывают к ней.

Но лишь одна и редко две

Останутся в твоей руке...

Десятки лет миновали с тех пор, и многие-многие, едва ли не большинство, из прожитых дней исчезли из памяти, наподобие того давнего пуха, который заваливал камышинские улицы, площади, скверики, смешивался с пылью и слипался в огромные комья, а ве­тер гнал их все дальше, как перекати-поле.

Но что-то осталось — и то ласково щекочет ладонь, сжавшую эту пушинку, как будто ты какой-то неугасимый солнечный лучик пой­мал, а то доныне отзывается в сердце болью, чувством утраты или горькой вины».

Однако слишком многое, что стало вспоминаться, никак не похо­дило на легкие пушинки (хотя некоторые сугубо личные странички в какой-то мере уживаются с этим образом).

Одних разлук столько накопилось! И давних, и еще даже не за­пекшихся ран... Замолкших телефонов... Писем, ставших послед­ними...

Вот уже год, как не стало Лены Николаевской, с которой нас за шестьдесят с лишним лет столько связывало — вплоть

--">