Итта Элиман - Бон Джорно

Итта Элиман Бон Джорно

На Петроградской стороне, неподалеку от мечети, среди запутанных переулков и крошечных скверов, расположен старый трамвайный парк. Рядом с парком притулился длинный, как кишка четырехэтажный дом, отданный во владение трамвайному ведомству. Летом во внутреннем дворе цветут липы и тополиный пух летит в открытые окна вместе с веселым трамвайным звоном. Зимой же двор заметает сугробами и дворничиха Гульнара, яростно работая лопатой, ворчит и утирает пот с широкого добродушного лица.

Гриша юркнул в дыру в заборе, чтобы не обходить проходную, и сразу наткнулся на маленькую, закутанную в пестрый платок, Гульнару.

— Шарахаешься по сугробам, как шпана, — румяная Гульнара облокотилась на лопату. — Нормальных дверей что ли нет? Я вот там какую дорожку расчистила, ай! А тут принципиально убирать не буду. Ныряйте в снег, если некультурные.

— Теть Гуль, я в последний раз! Чесн слово!

— Бумажку вон подними, раз мимо идешь. Твой двор или чей?

Гриша послушно наклонился за упавшим у входа в подъезд флаером. Листок наполовину торчал из снега, края потемнели от воды.

«Центр иностранных языков „Полиглот“, — прочитал он. — Курсы, переводы.»

На фотографии довольные студенты хвастались своими дипломами. Девушка в синей шапочке так заразительно улыбалась, что Грише захотелось постоять рядом с ней, а, может, даже записаться на какие-нибудь курсы.

Сунув рекламу в карман, он вошел в дом и поспешил по захоженным до вмятин ступенькам на четвертый этаж.

На площадке между этажами, философски вглядываясь в цветастое вечернее небо, курил Петрович.

— Привет! — Гриша кивнул соседу по коммунальной квартире. — Там тетя Гуля лютует. Дыру в заборе охраняет.

Петрович утопил сигарету в переполненной пепельнице и с надеждой посмотрел на Гришу:

— Слушай, ты английский знаешь?

— Плохо. — признался Гриша. — Вот, думаю на курсы записаться.

— Плохо — лучше, чем ничего, — резонно заметил Петрович. — Пойдем ко мне! Дело есть!

— Ладно. Кофе только сварю.

Гриша разделся, насыпал в турку кофе из пакета «Якобс» и пошел на кухню. В общем коридоре царила небывалая тишина. Машка не лаяла, не выскочила из-за угла, не впилась острыми зубами в пятку.

— Тетя Фима, а где Машка?

Толстая-претолстая тетя Фима чистила морковь. В кастрюле варились свиные ноги на новогодний холодец. Бульон бурлил.

— Ты, Гриша, конечно, парень неплохой… — Соседка отложила нож, тяжело повернулась к Грише и угрожающе вытерла руки о халат, — но… не сглазь! Вовка с друзьями пошел шаландаться, так Анька ему Машку всучила. Кабы не вернулись! Не каркай, дай пожить спокойно.

В коридоре Гришу ждал Петрович, нетерпеливо постукивая о половицу рваным домашним тапком.

— Сварил? — обрадовался тот. — Пойдем!

Петрович был мужик одинокий, рукастый, лет сорока с хвостиком. Он считал ненужным что-то менять в жизни, особенно лишним ему представлялся ремонт.

Большие окна пропускали много света. Шторы с синими маками, плакат Виктора Цоя у трюмо. На желтых обоях висел выцветший гобелен с оленями, на рыжем облупленном полу грустил потертый турецкий ковер. В книжном шкафу пылились хорошие старые книги и журналы по подписке тех времен, когда фантастику читали только в «Науке и Жизни».

Посередине комнаты расположился просторный круглый стол, накрытый засаленной скатертью с бахромой. На столе ожидали: полная бутылка водки «Дубравушка», нарезанная вареная колбаса, Бородинский хлеб и большая ваза с пряниками.

За столом сидела женщина, даже не женщина — дама.

Она сидела спиной к окну, спокойная, почти недвижная. Распущенные волосы мягко ложились на плечи, длинное зеленое платье с широким декольте доставало до пола. Дама была чуть полновата, но Петровичу нравились как раз такие.

— Здравствуйте! — Гриша почувствовал, что робеет.

Гостья подняла на него теплый взгляд, кротко улыбнулась и произнесла что-то непонятное бархатным, тихим голосом.

— Не старайся! — вздохнул Петрович. — Давай сразу по-английски!

— Хеллоу! — Гриша поставил турку с кофе на стол. Он поймал умиротворенное настроение гостьи и стал говорить тише: — Хау а юю?

Дама снова улыбнулась, отрицательно качнув головой.

— Капец! — сказал Петрович. — И че делать? Битый час сидим. Лопочет что-то, улыбается. Така-а-ая! — глаза Петровича наполнились неожиданной нежностью. — --">