(Penelope Foucault) - Стена чудес (СИ)

Пятый опаздывал на добрые пять часов. И нельзя было сказать, что это вышло случайно. Он совершенно осознанно выехал с опозданием, выбрал самый долгий маршрут и задержался в дайнере, чтобы выпить чашку кофе, съесть кусок пирога и набросать новую пьесу. Так что, останавливая машину возле выбранного ансамблем «Зонтики» ресторана через полтора часа после окончания похорон, он не испытал никаких угрызений совести.

В конце концов маэстро Харгривса он последний раз видел шестнадцать лет назад, и последние лет десять не проходило и дня, когда он не благодарил самого себя за ту детскую истерику, которую закатил матери.

В Чикаго было теплее, чем в Сент-Поле, и Пятый бросил шапку и перчатки на заднее сиденье, а пальто застёгивать не стал. Выскочил из машины, перебежал дорогу и толкнул внутрь тяжёлую деревянную дверь.

В ресторане гремела музыка, которую когда-то сочинял маэстро Харгривс, и Пятый заметно поморщился. Даже после всех лет в другом ансамбле, соло-выступлений, пяти симфоний собственного сочинения и нескольких лет терапии, концерт «Когда зло плачет» отзывался в нём только тупой болью.

Он миновал стол ансамбля «Воробьи» и вдову с дворецким, не выражая им ни капли сочувствия. Только губы поджал и хмуро кивнул, и тут же прибавил шаг.

«Зонтики» собрались в дальнем углу, и лица у всех были постными. Правда, сидели они здесь втроём, и для полного струнного квартета не хватало только Вани. Впрочем, они с Клаусом, кажется, отошли к барной стойке.

Пятый остановился у стола, провёл пятернёй по волосам, откидывая чёлку назад, и улыбнулся широко и почти радостно:

— Поздравляю. Он наконец-то сдох.

— Пятый. Мы же на похоронах, всё-таки, — Лютер поднял на него усталый взгляд. Он дольше всех терпел маэстро Харгривса и, кажется, сильнее остальных страдал от стокгольмского синдрома.

— Да ладно тебе, Лютер, — Диего похлопал по стулу рядом, и Пятый, стянув пальто, тут же сел. — Он просто сказал правду.

— Правда правдой, но можно было хотя бы не на похоронах. Грейс за соседним столом сидит, — Эллисон, похоже, пила не первый бокал, но о приличиях по-прежнему не забыла.

— Уверен, что если он лупил нас по рукам линейкой, то и жену свою поколачивал, — Пятый склонил голову набок и вскинул брови. — Хотя наверняка найдутся те, кто скажут, каким чудесным он был учителем и замечательным человеком.

— Знаешь, за что я тебя люблю больше всех остальных? — выплыл из ниоткуда Клаус в пиджаке цвета фуксии и тут же устроился у него на коленях. Ухватил Пятого за щёку, как ребёнка: — Когда бы мы ни встретились, ты всегда полон яда. Особенно в том, что касается сэра Харгривса.

Последние слова он пропел, вручая Пятому свой бокал сухого красного. Пятый выпил его залпом и поморщился.

— Что я могу сказать. Я ненавидел урода, — выдохнул он.

— Что достаточно печально, потому что он тебя обожал. Даже когда ты ушёл в «Комиссию», — заметила Ваня, садясь напротив.

Теперь почти все они были в сборе — и струнный квартет, и фортепианный дуэт. Не хватало только Бенуа с его арфой, и в этом — опять и снова — был виноват только маэстро Харгривс. Бенуа и его брат близнец Бенисио были блестящими арфистами, но Бенуа не выдержал давления и покончил с собой. Бенисио замкнулся и отдался музыке с концами. Сейчас он блистал в «Воробьях» и делал вид, что никого из «Зонтиков» не знает.

За столом ненадолго воцарилось молчание, разве что Клаус, ёрзая у Пятого на коленях, напевал себе под нос какую-то мелодию. Соскользнул на соседний стул и принялся рыться судорожно рыться в сумке.

— Держи, — Пятый сунул руку в карман пальто и достал блокнот и карандаш.

— Как ты догадался, что мне…

— Ой, да ладно, — Диего закатил глаза и запрокинул голову. — Мы тут все музыку пишем, ты думаешь, никто не догадался, зачем ты в торбу свою полез?

Клаус показал ему язык, осторожно вырвал лист из блокнота и принялся торопливо заполнять чистый нотный стан чёрными точками нот.

— Когда мы последний раз так собирались? — спросила вдруг Ваня. — Именно… все вместе. Понятное дело, что мы пересекаемся друг с другом постоянно.

--">