Вячеслав Михайлович Панкратов - Свет во тьме светит

огонь можно превратить в искру и можно совсем потушить. Вот чего мне жалко.

Федор Иванович чувствовал, что в рядах, где сидят правые, недовольство его выступлением нарастает. Но поддерживать, как это делали они, причем в открытую, премьера Столыпина, его закон об учреждении военно-полевых судов ему не позволяет совесть. Он на стороне тех депутатов Государственной Думы, что выступают за отмену смертной казни. По данным, собранным Н. И. Фалеевым, менее чем за шесть месяцев (с 26 августа 1906 года до февраля 1907 года) по приговорам военно-полевых судов к смертной казни приговорены 950 человек, в том числе несовершеннолетние. А ведь действовали еще и военно-окружные суды, которые тоже приговаривали людей к смертной казни.

Что же правительство не видит, что как бы ни старались те или иные партии поднять выше знамя революции, она постепенно стала спадать — люди устали, их душа, ожесточенная в непримиримой борьбе, ищет покоя. Так неужели этого не чувствуют правительство и те депутаты Думы, которые толкают его на репрессии. Дума, как считает отец Федор, должна быть резонансом народных чаяний, и негоже правительству слушать только то, что ему любо.

— Еще я вижу в этих кровавых наших событиях, о которых у нас сейчас идет речь, один недочет. Вы знаете и помните, что русские всегда были отзывчивыми и всегда стояли за угнетенных; шли беззаветно за угнетенных инородцев-греков, шли также с полной горячностью на защиту сербов и болгар. — Отец Федор мог бы рассказать депутатам о том, чему был сам свидетелем. 8 сентября 1876 года тридцать два добровольца отправились из Арзамаса в далекую Сербию для освобождения славян от турецкого ига. Купечество выделило тогда полторы тысячи рублей, что позволило снарядить двадцать человек, на остальных пожертвовали свои деньги частные лица. Командовал арзамасскими добровольцами отставной штабс-капитан В. М. Крамеров. Город, охваченный патриотизмом, весь вышел провожать земляков.

— Этот неподражаемый, можно сказать, русский героизм бескорыстен. Но благодаря настоящим условиям жизни, нашей последней политике мы рискуем потерять этот величайший в мире героизм русского народа. Ведь история человечества не кончилась еще; кто знает, может быть, представится случай опять русскому народу выйти на защиту, возгорится ли тогда этот огонь — постоять за правду? Но чего я особенно боюсь, как бы тогда нам не сказали: да что вы лезете в такое святое дело со своими окровавленными в братской крови руками? Вот что ужасно!

Поэтому я счел своим долгом высказать мои личные тревоги. Дай Бог, чтобы они не оправдались. Но мне успокоиться трудно. И я жажду того дня, когда увижу свет гражданской свободы нашего русского народа.

Так как я принадлежу к партии… нет, не к партии я скажу, я принадлежу к тому русскому народу, который отличается на весь мир своим благодушием, своим геройством. Я к тому именно русскому народу и принадлежу и желаю всему этому почтеннейшему собранию принадлежать к нему, не принимая, конечно, нового типа русского народа, почему-то с приставкой «истинного». Поверьте, что я в глазах своих всегда имел изящный художественный образ русского народа — и вдруг пришел новейшественный маляр и мазнул его.

Отец Федор замолчал. Зал на какое-то время замер в ожидании, что еще скажет этот седовласый священник, но тот уже сходил с дубовой кафедры. И тогда грянули бурные аплодисменты центра и левых. Всем было ясно, кого имел в виду оратор, говоря о новейшественных малярах.

Владимирский занял свое место. Еще при I Государственной Думе сам собой сложился порядок, что каждый занимал то место, где хотел, но обязательно в ряду тех, к которым был ближе по духу. Отец Федор льнул к центристам.

Уже после заседания подававший одежду величественный швейцар, с которого, как говорили, скульптор Паоло Трубецкой лепил небезызвестный памятник Александру III, обратился к отцу Федору:

— Что же вы такого сказали сегодня, ваше преподобие, что произвело в Думе фурор?

Владимирский понимал, что эта речь даром ему не пройдет, найдутся, кто увидит в его словах не боль и заботу о ближнем, а крамолу.

3.

Было время, когда начальство отличало его за полезную и усердную службу. И не только бархотными фиолетовыми скуфьею^[10] и камилавкою^[11] даже к ордену Святой Анны 3-й степени сопричастен был, а также в память в бозе почившего императора Александра III удостоен серебряной медали на --">