Вячеслав Михайлович Панкратов - Свет во тьме светит

нет ли, господа, у кого-нибудь из вас бомбы в кармане?» Это было так оскорбительно, что ему со всех сторон кричали: «Пошляк!» и потребовали удаления его из зала заседаний.

Но если бы жестокости требовал только Василий Витальевич. Вот ведь что, например, написано в Краткой объяснительной записке к проекту Закона о неприкосновенности личности, выработанному межведомственной комиссией под председательством действительного статского советника Макарова: «…Ради высшей цели спасения государства от угрожающих опасностей необходимо облечь органы государственной власти обширными полномочиями. Забота об охранении существования государства, составляя первую обязанность правительства, может в некоторых случаях оправдывать нарушения индивидуальных прав и отступление от обычного порядка».^[9]

Неужели непонятно: стоит только узаконить маленькую щелочку, как найдутся охотники устроить лаз. Нет, такого допустить нельзя. Да и как же тогда это согласовывается с монаршей милостью, выраженной в Манифесте от 17 октября 1905 года: «Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах неприкосновения личности, свободы совести, слова, собраний и союзов»?

Никакими государственными интересами нельзя оправдать попрание индивидуальных прав — в этом он, отец Федор, убежден. Всевышний создал человека, чтобы он был счастлив. Но даже если он совершил преступное деяние, общество не должно пренебрегать его правами. И отец Федор молит Бога, чтобы он даровал ему великое терпение и силу для исполнения долга священника и гражданина. Пусть этим выступлением удастся спасти жизнь хоть одному человеку, значит, он вышел на трибуну не напрасно.

— Я позволю себе высказать свое собственное чувство, — продолжал выступление Владимирский. — Быть может, оно и неправильное, но я много прожил на своем веку, был свидетелем того жестокого режима, когда крестьяне терпели невозможное обращение от своих помещиков. И мне чудится тот вопль, тот хлыст, тот самосуд обращения жестоких помещиков, которые благодаря гуманнейшему, царство ему небесное, незабвеннейшему императору Александру II миновали. Крепостное право пало. Убито было это чудовище. Но я сказал много, что оно было убито: оно было только смертельно ранено. Проходят годы, и это чудовище начинает шевелиться и поднимать свою голову. Может быть, мне это чудится, может быть, я ошибаюсь, что в этих военно-полевых судах возникает прежнее. И желательно было бы, чтобы забыто это было навсегда.

Федор Иванович слышал, как в зале, там, где обычно сидят левые и центристы, раздались голоса: «Верно… Верно…» И одобренный этими возгласами продолжал:

— Еще печалят и заставляют скорбеть мое сердце также и площадные уличные самосуды. Они мне покоя не дают, в том смысле именно, что они убивают в нашей славянской крови добродушие и приучают нас к жестокости. Вчера один оратор, между прочим, привел пример, как развращается у нас юношество и детство даже, как дети начинают играть в виселицу. А я был очевидцем игры в погромщики. Вот чем начинают забавляться наши дети, вот какие они получают уроки. И сохранится ли то славянское добродушие, которое веками, тысячелетиями уже у нас окрепло. И я напомню обращение славян с преступниками. Мне помнится, что, кажется, ни в одном культурном европейском народе нет такого добросердечного, можно сказать, милосердного отношения к осужденным преступникам. Прямо их называют несчастными — будь то убийцы, грабители. Но добродушная душа русского человека-славянина не может высказать жестокого осуждения своего и в душе своей от доброго сердца называет его несчастненьким.

То, что говорил отец Федор, он знал не понаслышке: будучи благочинным 1-го Арзамасского округа, исполнял обязанности директора уездного попечительства о тюрьмах. К тому же в Арзамасской тюрьме священником Александро-Невской церкви был Андрей Щеглов, женатый на дочери Владимирского — Елене.

— Мало того, я припоминаю из жестоких времен, давнишних, 50 лет тому назад, когда у нас еще существовали публичные казни, когда наказывали плетьми на эшафоте — и помню, это была ужасная картина. Помню много народа, женщины со слезами бросали свои последние, может быть, лепты на эшафот, чтобы задобрить палача. Вот какая черта в характере нашего русского народа, и едва ли такую черту можно где встретить. И что же, очень возможно, что мы загасим эту искру — не искру, а, может быть, огонь: --">