Вячеслав Михайлович Панкратов - Свет во тьме светит

военно-полевых судов противно Евангелию и учению Христа Спасителя. Поэтому я более не намерен входить в эти подробности, но совершенно присоединяюсь к заявленному ими мнению и предложению и только разве напомню и подтвержу то, что сказано было вчера священником Тихвинским словами именно Христа Спасителя, заключенными в этой священной книге, — отец Федор высоко поднимает над головой Евангелие, чтобы все сидевшие в зале видели его. — А именно ответ Христа Спасителя ученикам, которые просили Господа, чтобы он дозволил им снизвести с неба огонь, опалить противников. Он ответил им: «Вы не понимаете духа моего и сами не знаете, какого духа должны быть». И Он оставил их и ушел из того селения. Вот и мне кажется, что и те люди, которые еще решаются подтвердить законность военно-полевых судов, они тоже не понимают духа Христова. Мало того, Христос Спаситель прямо сказал: «Я милости хочу, а не жертвы». Таким образом, я исчерпываю этот вопрос и говорю безусловно, что военно-полевые суды — беспощадная уличная расправа, самосуд и не могут быть оправданы этою священною книгой.

На минуту он замолчал, всматриваясь в зал, и продолжил:

— Вспомните, для чего Христос взошел на Крест, для чего дозволил себя убить? Чтобы мы никогда сами никого не убивали. Вот была его цель: чтобы мы, исполненные любви, жили, как братья. И придет время, что это на земле исполнится, будет мир Божий и правда Божия.

Также я обратил внимание на слова одного оратора, носителя истинного христианства, именно почтеннейшего Булгакова,^[7] который указал, что правительство, признавшее себя христианским, обязано и управлять вверенным ему государством по-христиански. Против сего возражать, конечно, невозможно и дополнить, кажется, нечего. Но я также понимаю и затруднения правительства. В самом деле, наша гражданственность так расшатана и мы так далеко ушли в своеволии; но, с другой стороны, и правительство дошло до таких крутых и жестоких мер, противных христианству, что тут является заколдованный круг.

Правительство объявляет нам, что оно тогда введет обещанные нам гражданские свободы, когда граждане притихнут и будут корректны. С другой стороны, волнующиеся и восставшие говорят: «Мы притихнем тогда, когда правительство нам исполнит обещанное». И с той и с другой стороны мы не видим решительного шага к примирению. Правительство обещало немедленно приступить к исполнению тех свобод, того государственного строя, который обещал Манифест 17 октября. Я надеюсь, что это не слова. Надо обещать дело. Но дело в том, что как же поступит тогда правительство? В силу прежнего своего положения будет ждать, пока притихнут? Но выходит как-то ни так ни сяк. Одни будут выжидать, когда притихнут, другие будут выжидать обещанных свобод. Таким образом, является заколдованный круг.

Его слушали внимательно, боясь упустить хотя бы одно слово, сказанное обманчиво тихо. А отец Федор, понимая, что зал внемлет ему с тревожным нетерпением, продолжал говорить сдержанно, но одновременно и поучительно:

— Кому же первому сложить, так сказать, свое оружие? Кому на очереди стоит выйти с духом примирения? Я полагал бы, этот вопрос можно решить очень просто: все вы семейные люди, сами были детьми, помните себя в детстве и сами имеете детей. Когда два брата поссорятся и подерутся, кого из них прежде всего вы будете останавливать? Ведь, конечно, того, кто постарше, поумнее. Вы скажете ему: «Ты постарше, ты поумней, так уступи». И мир водворится.

Казалось, кто первым должен явиться с шагом примирения? Правительство. Правительство выразилось, что обладает опытом, значит, за ним первый черед. Вот мне, казалось бы, как выйти из этого невероятного заколдованного круга тех ужасов, которые мы переживаем. Сколько времени? Три года. Помните, по священной истории, египтяне три дня были в египетской тьме. Это была такая тьма, которая их мучила кошмарами, представляя им ужасы и страхи. Это была, помните, девятая казнь, одна из самых страшных. Мы эти страшные казни египетские переносим не три дня, а три года. Нужно над нами сжалиться, нужно милости просить, а не жертвы.

Федор Иванович уже видел, что речь его вызывает одобрение одних и негодование других. Но он за тем и взял слово, и поднялся сюда, на Всероссийскую кафедру, чтобы сказать то, о чем другие могут промолчать.

Конечно, масла в огонь подлил депутат Шульгин,^[8] когда вызывающе и совершенно беспардонно обратился к депутатам: «А --">