Марк Александрович Алданов - Роже Мартэн дю Гар

они, вероятно, и людей семидесятых годов. Кончается же разговор тем, что «Сергей Иванович перенес вопрос в область философски-историческую, недоступную для Константина Левина, и показал ему всю несправедливость его взгляда». Однако, именно этой части спора Толстой не дает: монолог Кознышева был бы непохож на жизнь; он был бы похож на книги, не заменяя книг; никаких новых черт он в Козышеве не обнаружил бы, а уже известных не подчеркнул бы. Возможен другой прием: диалог, исполненный мысли, остроумный, блестящий, какой мы находим у некоторых выдающихся западно-европейских писателей, от Анатоля Франса до Гексли. Но в жизни так обычно не говорят и талантливые люди; такой разговор идет в ущерб художественной правде романа{4}. Притом, самый блестящей диалог может в романе занимать лишь сравнительно небольшое место. Между тем касается он предметов, о которых написаны философские, политические, исторические книги. С этим почти неизбежно связано некоторое впечатление «поверхностности».

Думаю, что общего решения, обязательных правил в этом вопросе нет и быть не может. Всё должно быть предоставлено художественному чутью романиста. Чутье это несомненно изменило Мартэн дю Гару в последних томах «Семьи Тибо». Его революционеры (и не-революционеры) говорят о событиях лета 1914 года слишком много; в сущности половина, если не три четверти, книги сводится к их разговорам. Это могло бы быть оправдано и с художественной точки зрения, если б разговоры были по содержание особенно новы и глубоки или по форме очень блистательны, если б в них, на фоне больших исторических событий, создавались или проявлялись живые люди. К сожалению, этого нет. Между тем, для серьезного суждения о событиях и спорах 1914 года люди все же будут обращаться не к произведениям Мартэн дю Гара, а опять-таки к документам, к брошюрам, к воспоминаниям, к Пуанкаре, Тиссе, Чирскому, Лихновскому.

Со всем тем, и в последних томах серии (представляющих собой, думаю, некоторое художественное падение, — точно не тот человек писал) есть страницы прекрасные. В первых томах «Семьи Тибо» и в «Старой Франции» таких страниц очень много. Мартэн дю Гар писатель весьма замечательный и, при легкой наклонности к фотографии, талантливый, с честью поддерживающей бальзаковскую традицию во французской литературе. Отвечает ли его творчество старой формуле: «Действие, характеры, стиль»? Формула эта совершенно верна, но в полной мере (да и то в полной ли?) ей удовлетворяют разве лишь несколько человек в мировой литературе романа. В книгах Мартэн дю Гара нет недостатка в фабуле; тем не менее, в некоторых томах «Семьи Тибо» ясно чувствуется падение и внешнего, и внутреннего напряжения, — дело идет, конечно, не об «интриге» в вульгарном смысле слова. Его характеры (самое важное) как будто живы, но отнюдь не обладают той степенью жизненной правды, какая свойственна действующим лицам Толстого, Пруста, даже Диккенса или Тургенева; чуть-чуть условны и схематичны и отец, и оба сына Тибо. О стиле Мартэн дю Гара предоставим окончательное суждение французам. Это деловой язык говорящего дело человека, не гоняющегося ни за отточенностью, ни за музыкальностью фразы, ни за словесными эффектами, — стиль, быть может, все же чуть бледноватый. Едва ли какой-либо знаток станет утверждать, что «по одной фразе» узнает Мартэн дю Гара, — впрочем, опять-таки «по одной фразе» можно признать в каждой литературе разве двух-трех писателей.

Большое его достоинство в том, что он никогда о пустяках не пишет. Если в последнее время стали возможны протесты против бессюжетной живописи, еще недавно причислявшие человека к «передвижникам», то бессюжетная беллетристика, кажется, осуждена всем новейшим развитием литературной истории, по крайней мере, в ныне господствующих странах: в Англии, во Франции, в Соединенных Штатах (при жизни Толстого, он совершенно обеспечивал господство русской литературе). Темы Мартэн дю Гара почти всегда очень серьезны. Им отвечает и его тон: серьезный, достойный, сосредоточенный, — тот тон, который во Франции почему-то принято называть «протестантским». Именно в этом отношении он напоминает Ром. Роллана тех времен, когда автор «Жан-Кристофа» еще не примыкал к коммунистам (ах, эти «примыкающие»!).

Общее впечатление читателя: крупный писатель, умный и талантливый писатель, но как будто лишенный «последнего благословения». Может быть, придет и оно, — в условном смысле этого слова, Ведь --">