Михаил Павлович Одесский , Давид Маркович Фельдман - Миры И.А. Ильфа и Е.П. Петрова. Очерки вербализованной повседневности

жизни должно соотноситься с волей руководства. А воля руководства транслируется по каналам СМИ, для 1920-1930-х годов — посредством строго контролируемых газет и журналов. В этом заключается специфика советской литературы. Что, безусловно, печально, но унижает не писателей, а правительство. Для писателей же оставалась возможность не столько игнорировать тотальный диктат, сколько талантливо, благородно и тактично учитывать его требования.

Мир аллюзий не менее предметного подвержен эрозии: предметы выходят из употребления, а произведения — на которые указывают цитаты — утрачивают узнаваемость. Что касается политических цитат, то они при тоталитаризме не только лишаются актуальности, но прямо запрещаются и табуируются. И возникает поразительный эффект: нынешний читатель благодарен «археологу» за объяснение деталей повседневности, но с раздражением отвергает политическое толкование, которое, на его взгляд, «снижает» писателя и дискредитирует чистую свободу творчества.

Третий мир — мир биографии Ильфа и Петрова. Дилогия о великом комбинаторе была делом их жизни, потому анализировать романы вне биографического контекста едва ли продуктивно. Но соавторы не только писали, но и жили в сложные времена. Жизнь в тоталитарном обществе подразумевала, что как самим сатирикам, так и современникам, которые делились воспоминаниями о них или об их персонажах, было что скрывать, потому приходилось лукавить, опускать факты, отделываться недомолвками и подменять информацию затейливыми анекдотами. В итоге научная реконструкция биографии оборачивается чуть ли не детективом, но это вызвано не тягой к сенсационности, а исторической необходимостью.

Четвертый мир — мир текстологии. Некоторых читателей обращение к этой вспомогательной дисциплине — в отличие от чарующего предметного мира — способно отпугнуть. И совершенно напрасно. Прежде всего, как нам пришлось убедиться при издании романов Ильфа и Петрова, заниматься их произведениями вне учета текстологии вообще невозможно. Слишком быстро менялись правила тоталитарной игры, авторы оказывались вынуждены корректировать текст и при подаче в редакцию, и в процессе публикации, и после публикации. А потому открытие текстологических тайн оказывается не только необходимо, но и захватывающе интересно. Тоже своего рода детектив.

Наконец, пятый мир — мир мифа. Сейчас нет необходимости доказывать многократно сформулированное и аргументированное исследователями утверждение, что любое литературное произведение — включая ультраактуальное и современное — обладает «памятью жанра» (термин М.М. Бахтина) и уходит корнями в миф. Еще А.В. Луначарский разглядел в Остапе Бендере не просто плута, но современную версию исторического типа^[5]. Да и сам великий комбинатор успешно оперировал категорией «миф» (предваряя глобальные концепции позднейшей структурно-семиотической московско-тартуской школы): «Заграница — это миф о загробной жизни, кто туда попадает, тот не возвращается».

В заключение повторим, что настоящая монография — продолжение наших давних работ о дилогии Ильфа и Петрова^[6]. И поблагодарим тех, кто помогал нам тогда и теперь: В.Т. Бабенко, В.М. Безродного, Н.А. Богомолова, В.В. Бродского, А.Ю. Галушкина, А.Я. Гитиса, В.Н. Денисова, О.А. Долотову, Г.Х. Закирова, В.Н. Каплуна, Л.Ф. Кациса, Р.М. Кирсанову, О.И. Киянскую, Г.В. Макарову, В.В. Нехотина, М.Л. Спивак, Р.М. Янгирова.

Вопросы текстологии I

В истории создания «Двенадцати стульев», описанной мемуаристами и многократно пересказанной литературоведами, вымысел практически неотделим от фактов, реальность — от мистификации.

Зато известен основной источник, мемуаристами и литературоведами интерпретируемый, — воспоминания Евгения Петрова. Впервые фрагмент их опубликован в 1939 году под заголовком «Из воспоминаний об Ильфе» — как предисловие к изданию «Записных книжек» Ильфа. 13 апреля 1942 года напечатан под тем же заголовком еще один фрагмент, подготовленный к публикации в связи с пятилетней годовщиной смерти Ильфа. А в 1967 году ежемесячник «Журналист» поместил в шестом номере планы и наброски книг «Мой друг Иля» и «Мой друг Ильф»^[7].

Если верить мемуарным свидетельствам, сюжет романа и саму идею соавторства Ильфу и Петрову предложил Катаев. По его плану работать надлежало втроем: Ильф с Петровым начерно пишут роман, Катаев правит готовые главы «рукою --">