Коллектив Авторов - Политика постправды и популизм

репрезентаций коллективного альтер эго в политике идентичности, частью которой является «политика постправды», на «манипулятивные», «пропагандистские» и «социально-позитивные», «социально-конструктивные»? Отсутствие внятности при ответе на эти вопросы и идеологическая, аксиологическая загруженность дискурса «постправды» неизбежно порождает своего рода эпистемологические и коммуникативные апории, когда на первый взгляд логически и ценностно аргументированное описание «разумности», «цивилизованности» происходящего вступает в очевидное противоречие с фактами социальной деградации, а социально-действенные символические практики, например социального конструирования национальной памяти, интерпретируются как нечто иррациональное и вымышленное.

Мы полагаем, что при интерпретации эпистемологических апорий и теоретической идентификаций феномена «постправды» (в силу очевидной коммуникативной природы этого феномена), следует руководствоваться общими посылками социально-феменологического подхода. Подобная стратегия теоретической идентификации феномена предполагает его артикуляцию в трех основных смысловых измерениях (символических рамках) — предметного, темпорального и социального горизонта смысла², несмотря на многообразие коммуникативных форм номинируемых «постправдой».

Предметное пространство анализа «политики постправды» описывается как противостояние «неистинной», «неразумной», «манипулятивной» («пропагандистской») технологии социального конструирования политическими элитами и экспертными сообществами политической повестки дня посредством современных массмедиа, — истинным, основанным на научном анализе дискурсивным практикам критического анализа интеллектуалов.

В темпоральном, временном измерении, пространство «политики постправды» часто рассматривается как специфический политико-культурный феномен («симуляции» и «зрелищности» политики «эпохи постмодерна»), связанный с символизацией практик принуждения многообразными социальными акторами, эгоистично борющимися за сохранение или приобретение политической власти. Антитезой подобному восприятию является признание неизбежности исторической логики мировой глобализации и модернизации, в ходе которой будут преодолены коммуникативные сбои, порожденные процессом перехода к новому качеству коммуникаций в реалиях «общества обществ».

В социальном аспекте, связанном с восприятием коллективными акторами друг друга, понятие «постправда» в высшей степени нормативно амбивалентно: то, что для одних участников коммуникативного процесса является демонстрацией политического цинизма, «популизма», «политического варварства», для других — это естественное состояние, некая безусловная «правда» жизни и способ поддержания политической идентичности и государственного суверенитет.

Подобная амбивалентность свидетельствует не только о вариативности способов концептуализации, а и о конфликтности приоритетов в трактовке социального познания и классификации форм знания об обществе. Фиксация очевидного своеобразия коммуникативных параметров феномена «постправды», связанных с развитием цифровых технологий воспроизводства, передачи и хранения информации, скорее оттеняет эпистемологическую дихотомию современных дебатов об «истинности» и «ложности», «правдивости» и «лжи».

Исходная эпистемологическая матрица научного познания социокультурной реальности, оформившаяся в Новое время, предполагает нормативное разделение знаний, «верований» на два «разряда», «группы»³ — «истинные», научно обоснованные, эмпирически подверженные знания и «заблуждения» («мнения»). Чаще всего статусом «заблуждений» наделяют идеологические и разнообразные мифоконструкции или, в нашем случае, номинирует «постправдой». Первая группа часто ассоциирует с объективным, рациональным и эмпирически верифицируемым типом познания, вторая же с иррациональным, бессознательным, субъективным и «манипу-лятивным», пропагандистским. Вторая же эпистемологическая парадигма так или иначе представлена в рамках социологии знания и социально-конструктивистских моделей множественности социальных универсумов, стремится снять теоретическую дихотомию «фактологического знания» и «ложности верований» посылкой, что знанием можно считать все то, что функционирует как знание в социальной --">