(Течение западных ветров) - Наследство Осириса (СИ)

не придется.

На одном сборе с будущими сокурсниками она познакомилась с парнем. Найк выглядел немного чужим среди всех этих мускулистых и высоченных образцов человеческой породы - такими и должны быть Патрульные. Алисин новый приятель не то, чтобы был откровенным ботаном, и телосложением мог поспорить с любым качком, но держался особняком, мало болтал, все больше слушал с отстраненной ироничной улыбкой.

Разговорился он с Алисой - она тоже не рассказывала о себе, в основном говорил Найк. Он увлекался древней историей, и, желая произвести впечатление на красивую девушку, даже показал ей голограммы кое-каких своих находок. Было среди них и фото папируса со странным чертежом, слишком сложным даже для цивилизации пирамид. Этот рисунок кое-что напомнил Алисе и она немедленно вцепилась в нового знакомого. Бедный Найк! Он, видимо, принял интерес к своей работе за интерес к собственной персоне и разливался соловьем, пока объект его ухаживаний не исчез вместе с фотографией чертежа.

Этот эскиз можно было принять за набросок подъемника, а сходство с той проклятой Машиной счесть случайным, но Алиса решила выяснить все досконально. И тут началось самое интересное - этот рисунок начертили в Потерянный месяц.

Потерянных времен Институт времени насчитывал немало. Иногда это были совсем недолгие интервалы в несколько недель, иногда они исчислялись столетиями. Ни одна машина времени не могла остановиться внутри Потерянного периода - только раньше или позже. Некоторые удавалось приурочить к сверхъестественным событиям, что касается остальных - временщикам оставалось только развести руками.

Три главных Потерянных периода обнаружили быстро. Машины времени не могли перенести никого в интервал от пятого года до нашей эры до тридцать пятого года нашей, также запретными оставались вторая половина шестого и начало седьмого веков. Так что ни один ученый, чем бы ни был он движим - жаждой знания, верой

или пустым любопытством, - не стоял у креста на Голгофе, ни один гость из иного времени не расталкивал локтями собравшихся на горе Джабаль аль-Рахман во время последней проповеди Мухаммеда. Третий главный Закрытый период охранял от не в меру любознательных посетителей из будущего царевича Сиддхартху.

Разумеется, находились временщики, пытавшиеся передолеть блокаду. Один из сотрудников решился на научный подвиг - высадился из Машины времени в Иерусалиме на тридцатом году правления Ирода Великого. Он собирался прожить в прошлом почти сорок лет. Храбреца отговаривали, несколько раз объясняли все возможные последствия - но молодой энтузиаст подписал все бумаги о добровольности своего решения, и, вооружившись знанием языка, местных обычаев и небольшим запасом золота, отчалил в плавание по Запретному периоду.

И исчез. В назначенное время он не явился на место встречи. Прибывшие в тридцать шестой год временщики не смогли найти своего товарища. С превеликим трудом, незаметно фотографируя на улицах случайных прохожих, они все же отыскали старого торговца, внешне похожего на пропавшего сотрудника. Его вывезли в родное время, анализ ДНК показал, что именно этого человека оставили в прошлом. Но никакими методами, ни гипнозом, ни медикаментами, у него не смогли пробудить память. Старик возмущался россказням, что он из другого века и звали его иначе, он уверял, что всю жизнь прожил в Иерусалиме, что родители его тоже были отсюда, что он помнит свое детство, своих умерших ныне братьев и сестер, что готов показать их могилы - если, конечно, почтенные господа дозволят. Он слышал что-то о недавней казни молодого рабби из Назарета, но особо не интересовался. Римляне все время кого-нибудь распинают, что вы хотели, префект Пилат - это вам не Амбибул, при котором, слава Вс-вышнему, был покой.

Больше бывший ученый и нынешний торговец ничем не мог помочь временщикам. Беднягу вернули назад, ибо он слишком беспокоился за семью и имущество - нет, дети у него замечательные, добродетельные и почтительные, но как бы родственники не сочли его пропавшим навсегда и не устроили поминки - а кто же тогда в лавке останется, скажите пожалуйста?

После этого случая академик Петров собрал в главном зале Института всех своих подчиненных и произнес небольшую, но прочувствованную речь о деликатности ученого, о недопустимости врываться

--">